В бурном потоке - [139]

Выпрямившись и расправив плечи, Ранкль с точностью опытного фехтовальщика сунул ключ в замок и одновременно оповестил о своем приходе, забарабанив в дверь в такт только что найденному стихотворному ритму.

XII

Как часто, как часто,

Мой сын, мой сын,

Та песня для нас звучала…

Нет. Короткие строки не годились. Стихи должны течь вольно и широко, как река, с германской плавностью и величием, а не бежать взволнованной рысцой, подоткнув подол по-галльски. И повторы тоже не идеал. Вместо первого «мой сын», лучше бы найти красочный эпитет. Например, «мой гордый», или «мой смелый», или «мой единственный». Да, он попал в точку, это убедительно, дышит правдой, ведь, если на то пошло, мальчик не отличался особой отвагой… Тсс… тсс… покойников плохим словом не поминают, но такие явно неподходящие эпитеты, как «смелый» или «бесстрашный», звучат в данном случае не похвалой, а издевкой, тогда как «единственный сын» своей сдержанностью и благородной трезвостью приподнимает и ушедшего из жизни, и оставшегося. Ага, теперь строчка стала на место, словно высеченная из гранита. Следующая, вторая, будто сама собой к ней присоединилась. А также третья и четвертая. Ого, как стихи обретают форму, растут, как они гремят и грохочут:

Ах, сколько же раз, мой единственный сын,

Ту песню мы вместе певали!

Когда на веселой прогулке с тобой

. . . . . . судьбой

. . . бум-бум прозвучали.

Эх, сейчас бы бутылочку доброго мозеля или токайского! Или хотя бы траминера из Мельника. Ну, ничего, все это еще придет. В качестве исполняющего обязанности директора ему все равно придется для представительства жить на более широкую ногу. Да и позволить себе это можно, поскольку доля наследства Франца Фердинанда в рейтеровских предприятиях, логически рассуждая, должна перейти к следующему по старшинству ребенку, Зиглинде Александре, а ей всего два с половиной годика, при вводе в наследство ей исполнится немногим более пятнадцати лет, и она еще на годы останется под отцовской опекой. А это значит, что прямо или косвенно он получит право распоряжаться ее частью. И значит также, что и сейчас можно будет черпать оттуда деньги. Деньги на содержание дома, подобающего положению, деньги на финансирование Югендвера, который тогда не будет зависеть от благотворительности какого-то макаронного фабриканта. А овладев nervus rerum[78], можно будет делать с Югендвером что угодно. Создать из него поистине идеальную армию молодежи на пользу и благо родины, германской идеи и… доктора Фридриха Ранкля. Да, да, отчего бы и ему не претендовать на выгоду и почет; только нерадивый зарывает в землю свой талант и… Тише, тише! Дисциплина, Ранкль, дисциплина мысли! Сперва надлежит закончить оду. Третий стих, например, как-то слишком легковесен. Конечно, разница в настроении усиливает эффект, но во всем требуется мера. Вот так уже много лучше:

На воле, где солнце сияло с высот…

А затем безо всякого усилия получается переход от личного к общему, от отдельной судьбы к великому историческому событию:

В четырнадцатый год, когда встал наш народ,

Нас трубы той песней позвали.

Ну уж пиво или то, чем торгуют сейчас под этим названием, просто в рот не возьмешь. Выдохшаяся преснятина. И не без вины Эрмины, няньки. От пивной до дома она, по крайней мере, раз десять остановится пококетничать с дворниками и приказчиками. Тоже удовольствие! Впрочем, надо ей отдать должное: с двумя-тремя своими платьишками, которые больше скрывают, чем открывают, она ухитряется всякий раз нарядиться по-новому. Всякий раз по-новому и с какой-то вульгарно-соблазнительной изюминкой. До того, плутовка, хитра, что, когда она подает к обеду, приходится сдерживаться, чтобы не ущипнуть ее в зад. Но кто же заводит шашни с прислугой в собственном доме? Тем более что через щель в двери ванной имеешь полную возможность рассмотреть ее не слишком роскошные прелести… Черт побери, что же это такое: он нарисовал фигуру Эрмины с расставленными ногами! Собственно, получилась комбинация Эрмины с маленькой Агатой Тотцауер, которая недавно, полуголая, как в борделе, прошмыгнула мимо него в коридоре, хотя заведомо знала, что Ранкль в это время должен быть у Каролины; он хотел через посредство тетушки заполучить для крестин ожидаемого младенца помощника архиепископа. Тотцауер в кружевных десу очень напоминала тех дамочек на пикантных фотографиях, которые он когда-то рассматривал на досуге в тиши своего кабинета. Да, ведь теперь он может приспособить себе под кабинет комнату Франца Фердинанда. Оттилия, конечно, станет возражать, но, во-первых, на следующий день, как всегда, уступит, а во-вторых, какая польза мальчику, если его комната будет пустовать. Да и вообще, что за идея: комната как дань памяти! Смешно, прозаично, и говорить об этом нечего! Нет, памятник Францу Фердинанду будет воздвигнут здесь, на бумаге, aere perennius, бронзы вековечнее, как сказал еще Гораций…{91} Странно, что мальчик погиб при атаке итальянцев. Что за новости, они атакуют? Это никак не вяжется с той картиной южного фронта, какая создалась у него после гигантского прорыва под Тольмино. Правда, последние две недели что-то не слыхать насчет дальнейшего продвижения на Венецию, но, вероятно, это потому, что вести о событиях в России оттеснили все прочие сообщения, в том числе и с фронтов. А что эти большевистские орды вытворяют, просто уму непостижимо. Национализация женщин! Черт возьми, хоть бы поглядеть одним глазком, если уж нельзя… Нет, это никуда не годится: рисункам женских грудей и бедер не место рядом с подобной одой! Но такова мужская природа: в оболочке человека живет зверь, и от возвышенного до низкого всего один шаг. Впрочем, хватит об этом. Как звучит первая строфа? Недурно, клянусь Юпитером, недурно! Кавалерийская песня прекрасно подходит для рефрена. Просто великолепно: