В бурном потоке - [127]

В этих условиях революционное меньшинство, которое при агитации и пропаганде внутри легионов опирается только на отдельных сторонников, а не на организацию, вынуждено было избрать тактику медленного, осторожного действия. Доверие легионеров можно завоевать лишь терпеливой разъяснительной работой. Чтобы обезвредить влияние реакционной и реформистской пропаганды, необходимо систематически раскрывать солдатам глаза на империалистический характер войны, на истинные цели западных держав, объяснять им суть социалистической революции и т. д. При этом приходится преодолевать множество укоренившихся иллюзий, неправильных представлений, националистических и прочих предрассудков. Все это, как уже сказано, нельзя делать здорово живешь, тут требуется тщательная подготовка, обходные пути…

— Словом, время, — заметил Петров, — а в этом как раз вся загвоздка. — Он говорил негромко, но что-то в его тоне заставило Роберта замолчать, а других насторожиться.

— Мне кажется, тут недоразумение, — нарушил наконец молчание Роберт. — Или я недостаточно ясно выразился. Никто сейчас не рассчитывает на длительные сроки. Тем более мы. Но даже если предположить дальнейшее обострение… если события будут развиваться быстро… — Он запнулся под странно многозначительным и в то же время пронзительным взглядом глубоко сидящих глаз, провел рукой по лицу и торопливо продолжал: — Во всяком случае, у нас все же есть какой-то…

— Ты ошибаешься, нету! — Это было сказано еще тише и все же будто оглушило.

— Что?..

— У нас нет времени.

— Не понимаю.

— Я сказал: у нас нет времени. Что тут непонятного? — Петров оперся локтями о стол и уткнул подбородок в сложенные ладони.

Только теперь Роберт заметил у него на темени широкий шрам, наполовину скрытый седыми волосами, как видно — след сабельного удара. Края рубца побагровели. Скрытый огонь глубоко сидящих глаз загорелся ярче. Но голос Петрова не изменился, когда он продолжал:

— У нас не осталось никаких сроков. Никаких. Время истекло. На повестке дня… Он откашлялся. Фраза, которую он начал: «На повестке дня истории стоит восстание!» — показалась ему вдруг слишком напыщенной, слишком общей. Он опустил взгляд на раскрытую перед ним записную книжку и пробежал глазами несколько скупых карандашных строк — заметки, которые он делал на заседании городского комитета: «Резолюция ЦК. Состояние боевой готовности. Передача указаний устно. Пароль «Петроград»…» Взгляд бежал дальше по пустой грязно-серой бумаге, которая вдруг, казалось, заполнилась ненаписанными словами. Словами известия, привезенного городскому комитету курьером из Петрограда, известия, которое в этот вечер на сотнях подобных собраний передавалось взволнованно слушающим товарищам:

«ЦК признает, что как международное положение русской революции… — так и военное положение (несомненное решение русской буржуазии и Керенского с К° сдать Питер немцам), — так и приобретение большинства пролетарской партией в Советах, — все это в связи с крестьянским восстанием и с поворотом народного доверия к нашей партии (выборы в Москве), наконец, явное подготовление второй корниловщины… — все это ставит на очередь дня вооруженное восстание. Признавая, таким образом, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководиться этим и с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы…»{89}

Петров пригладил седые пряди на висках. Его волосатая рука чуть дрожала. Он еще раз откашлялся:

— Товарищи, дело обстоит так: восстание решено. О времени выступления городской комитет даст знать особым… — Он оборвал свою речь и стал стучать карандашом по стакану, призывая к порядку железнодорожника и Шуру, которые оба вскочили и, перебивая друг друга, возбужденно что-то кричали. Когда они сели, он продолжал: — Товарищи, переходим к следующему пункту: решение о мерах по нейтрализации чехословацких воинских частей, или, в худшем случае, об отражении враждебных действий с их стороны в момент восстания.

IV

Вверх… вниз! Вверх… вниз!

Тихо, ласково набегают маленькие волны и в следующий миг отходят назад, набегают и отходят, и каждая несет с собой искрящийся золотистый блик.

— Это, конечно, солнышко оставило свои следы, — говорит Адриенна. — Оно же иногда купается здесь, в озере, солнышко с золотыми ножками… Помнишь, где мы про это читали?.. В старом календаре, в ту агитпоездку в деревню, в Богемский лес, когда все лил и лил дождь. Твой брат Антон где-то откопал календарь… Помнишь?

Что за вопрос? Как мог Роберт не помнить? Ведь из-за прочитанной в календаре легенды они вскоре предприняли эту экскурсию на озеро в Богемском лесу.

— Ах да, экскурсия… какими же мы были романтиками! — говорит Адриенна и, по обыкновению, укоризненно-насмешливо качает головой в свой собственный адрес. — А ведь считали себя невесть какими революционерами. — Она смеется. Таким знакомым, чуть застенчивым смехом, от которого сейчас, когда он неожиданно вновь его услышал, сладко защемило сердце.

Странно только, что она говорит с ним по-русски. Как же так? И почему она в мужских сапогах и в поношенной гимнастерке с чересчур длинными подвернутыми рукавами? Да ведь это потому, что она не Адриенна, а другая, неизвестная… нет, скорее не узнанная им девушка, ей надо только обернуться, чтобы он ее узнал. Но как раз оборачиваться-то она, очевидно, и не хочет. Он берет со скамьи фуражку и начинает застегивать шинель, а она все стоит к нему спиной и даже говорит, не оборачиваясь: