В будущем году — в Иерусалиме - [30]

Бенцион Камински, 17 лет, ярко выраженный еврейский тип лица, угрюмый неврастеник: „О чем, собственно, вы говорите? О цивилизации царизма? О Прусской империи? О султане константинопольском? Да если бы вам пришлось провести в Варшавской крепости всего один день, вы положили бы всю оставшуюся жизнь на разрушение этой цивилизации“.

Менахем Камински, 16 лет, фанатичный взгляд, жестикуляция эдакого пророка: „Все состоит из судорог и конвульсий. Все современные государства являются продуктами гражданских войн и революций. Соединенные Штаты Америки, к примеру. Или Франция. Или Великобритания. Один еврей-неудачник — вы, пожалуй, его не знаете, его звали Карл Маркс, — так вот, он писал, что вся современная история — это история классовых битв. Историю ближайшего будущего он тоже причислил бы к этой категории. Подождите десяток лет, и в России не будет больше царя. В Германии — кайзера, а от турецкого султана останется одно имя“.

Аарон Камински, 15 лет, явно не от мира сего, но вполне симпатичный, мог бы стать хорошим работником или даже ремесленником: „Все зависит от угла зрения. Вы с ненавистью говорите о разрушении старого. Я, напротив, с наслаждением говорю о строительстве нового. Вы можете упрекнуть меня в том, что я срезаю живое дерево, чтобы обратить его в обыкновенный мертвый стол. Действительно ли стол хуже дерева? Для меня — нет. В моем понятии стол — это высшая форма дерева. Некий синтез природного и разумного. Рациональный продукт человеческого творчества“.

Херш Камински, 14 лет, полный жизни гномик комедийного свойства: „А позвольте один встречный вопрос: как вы думаете, был бы Христос распят, если бы наша цивилизация нравилась Ему? Он хотел лишь улучшить этот мир, сделать его другим, и за это Его убили. Если бы Он сегодня пришел в этот мир, наверное, Его бы не распяли, но наверняка бы Его изолировали от общества“.

Вчера ночью все одиннадцать бунтарей, находившиеся под охраной Кетчиканского шерифа, были отпущены на свободу. Они продолжат путешествие в Нью-Йорк, где у них якобы есть родственники. Им также предстоит позаботиться там о получении законного вида на жительство».

6

Более двух лет не имеет Янкель Камински никаких известий от сыновей. Кругом и всюду насаждает он мысль о том, что факт этот имеет для него такое же значение, как пустая бутылка, потому что никаких сыновей у него вовсе нет. Четко и ясно заявляет он, что сыновей у него никогда не было и впредь заводить их он не намерен. И если кто-нибудь осмеливается заговорить с ним на эту тему, он грубо прерывает того и требует сейчас же переменить тему. Не однажды пыталась и жена его Ноэми поколебать в муже это его упрямство. Ночи напролет она не спит и только плачет. Янкель хорошо знает, что творится в ее душе, но делает вид, что ничего не замечает.

Не спится, впрочем, и ему. И он испытывает адские муки, но об этом он молчит. Это был сущий безбожник, язычник, сам сделанный из камня. С Всевышним он так же непримиримо рассорился, как и с сыновьями своими, но совесть все же тайком терзала его. Однажды и он появился в синагоге, и когда, обыкновению вопреки, мысли о смерти посещали его, ему на ум пришли давно забытые слова: «Не впадай в бессердечие, потому что оно истощит твои силы, подобно быку, объест твои листья, и высохнут плоды твои, и останется лишь сухой ствол!»

Это он-то — сухой ствол? Смешно! Он был крепок, как буйвол. Округл и коренаст. Холерически вспыльчив, когда что-то мешало ему, что-нибудь было не по нему. Женщин у него было столько, сколько он хотел. Его знали во всех трактирах, потому что он мог пить до рассвета. Кругом и всюду был он первейшим затейником, но желанным не был нигде. Он хорошо знал это и потому часами просиживал в своей конторе в полном молчании. Снедаемый собственными мыслями, молча смотрел в окно, выходящее в машинный зал. Никаких желаний. Пустой, как выпитая бутыль.

«Сто тысяч они мне стоили. Они разорили меня. Потешались над своим отцом. И кто же тут бессердечный? Я? И что такое бессердечность вообще? Ничего такого на бирже не выставлялось. В Варшаве нужна твердость, иначе тебя растопчут. Янкель Камински не позволит растоптать себя, и уж во всяком случае — собственным сыновьям. И во второй раз выкупать их за сто тысяч? Ну уж нет! Я что — дурак? Я вырвал их из крепости, а они через несколько дней вновь там оказались. А теперь они в Сибири. В Верхоянске. Откуда никто не возвращается. В свинцовый рудник человека завозят, но оттуда не вывозят никого… О, Янкель Камински, и что за жизнь у тебя! Черт-те что, а не жизнь! Сплошное несчастье…»

Раздался стук в дверь, но Янкель — ноль внимания. Снова постучали, и он не выдержал:

— Кого тут принесло? Кто там?

— Это я, почтальон.

— Так входи и не поднимай шума. Что еще случилось?

— Ничего особенного, пан Камински. Германский кайзер приземлился в Марокко. Война с французами неизбежна.

— У тебя в голове что — кислая капуста вместо мозгов?

— Когда я три года назад предсказывал войну с Японией, вы вытолкали меня за дверь.

— Я спустил тебя с лестницы не за твое предсказание.

— А за что?

— А за то, что я не хочу твои россказни слушать. Твой голос меня раздражает.