В будущем году — в Иерусалиме - [2]

Я выражаю сердечную благодарность всем, кто прямо и косвенно способствовал тому, чтобы роман этот попал в руки взыскательного русскоязычного читателя. И в первую очередь — Елене Шукайловой-Васютинской, на плечи которой я, злоупотребив привилегией друга семьи, бесцеремонно взвалил тяжкую ношу литературного редактора. Двуязычный филолог по образованию, человек широчайшей эрудиции, она, что называется, вдоль и поперек проштудировала оба текста — оригинала и перевода, ревностно следя за тем, чтобы не дать переводчику воли поиграть на чужом поле. А те немногие и незначительные вольности в обращении с первоисточником, которые я, тем не мене, позволил себе, прошу расценивать исключительно как адаптацию превосходного немецкого текста к особенностям восприятия такого рода литературы русским читателем. Адаптацией, учитывающей уникальные особенности русской словесности, выразительных средств, только ей свойственных, — пусть простят мне этот пассаж знатоки и поклонники других языков. Если не бояться прослыть нескромным, то проще всего в таких случаях в оправдание свое спрятаться за могучую спину Клода Гельвеция, который предписывал переводить не слово в слово, а передавать красоту красотой. Работая над творениями Андре Камински, мне очень хотелось следовать этому мудрому завету. Получилось ли — судить не мне.

Слова искренней признательности адресую я Феликсу Кантору, предпринимателю из Санкт-Петербурга и моему другу, который, волею случая став одним из первых читателей русской версии романа, сделал все от него зависящее, чтобы книга эта увидела свет.

Читайте Андре Камински, и вы — я нисколько не сомневаюсь в этом — отнесете потраченное на него время к числу самых замечательных минут, проведенных вами над раскрытой книгой.

Леонид Казаков ФРГ, Кассель, ноябрь 2012 г.

В будущем году — в Иерусалиме

1

Дядюшка мой, Хеннер Розенбах, был, во-первых, психопатом и, во-вторых, — наипервейшим вралем на всем пространстве двойной Австро-Венгерской монархии. Теоретически он приходился мне двоюродным дедом, в чем я, впрочем, сомневаюсь, поскольку схожести с ним у меня несравненно больше, чем с братом его Лео, который, собственно, и является моим дедушкой по линии матери.

Как бы то ни было, дядя Хеннер принадлежит к известному роду раввина Шломы Розенбаха, который три века тому назад писал в Буковине свой знаменитый трактат и на могильном камне которого высечены слова то ли позднего раскаяния, то ли назидания потомкам: «Правда — это самое благое из всех благ, обращаться с которым следует осмотрительно и не расточать всуе».

Мудрому девизу этому моя семья старалась следовать во все времена. Многие поколения моих родичей ежегодно, в праздник святого Йом Кипура, совершают паломничество в Черновцы, чтобы помолиться за душу великого предка своего. Семейный обычай этот был прерван, когда Черновцы оказались за железным занавесом, однако, к общему утешению, именно сей мудрый завет нашего пращура оказался принятым в качестве максимы мировой коммунистической системой, которая раскинулась от Эльбы до дальних берегов Японского моря.

Меня то и дело спрашивают: «А чем, собственно, промышлял этот ваш дядюшка Хеннер?» — «Видите ли, — отвечаю я, смущенно покашливая при этом, — он был — как бы это лучше выразиться — фантазером…»

Я, конечно, понимаю — это не ответ. Фантазер — не есть профессия, поскольку этим не проживешь, но ведь и дядюшки Хеннера давно уже нет. Он покинул этот мир шестьдесят лет назад. В беспросветной нищете и будучи отверженным собственной семьей. Даже моими ближайшими родственниками, которые, к слову сказать, ни на йоту не отличались от него в лучшую сторону.

Тем не менее я должен объяснить, чем же он все-таки пробивался.

Он был попрошайкой, прихлебателем, что у нас, евреев, считается как бы занятием и при любом раскладе вполне может обеспечить необходимый прожиток.

Он сам называл себя изобретателем; в известной степени, таковым он и являлся. К тому же, существовал этот старатель исключительно за счет своих изысканий, хотя всю свою жизнь он посвятил одному-единственному делу.

(Согласимся, впрочем, что и на этот факт можно взглянуть по-разному.)

Он изобретал цветную фотографию. Беспрестанно. Всю жизнь. Из года в год.

Мой дядюшка Хеннер, равно как и брат его Лео, который, как я уже говорил, якобы приходится мне дедом, целиком посвятили себя правдивому отображению действительности на светочувствительных материалах, в те времена — исключительно на особых стеклянных пластинках. Сдается мне, совпадение это не является случайным. В моей семье издавна сложилось искаженное представление о реальности. В отражении вещей мы находим гораздо больше удовлетворения и смысла, чем в самих вещах. Ничто не захватывает нас сильнее красиво поданного обмана.

Если бы, тем не менее, мой дед ограничился лишь отображением придуманных Всевышним форм предметов, не пытаясь вторгаться в их суть, следом и дядюшка Хеннер направил бы усердия свои на простую имитацию их природной окраски. И тогда, без сомнения, он довел бы это искусство до такой степени, что разница между «быть» и «казаться» бесследно растворилась бы в очаровании иллюзии.