В большом чуждом мире - [138]

Шрифт
Интервал

— Как тебя зовут?

— Деметрио Сумальякта…

— Вот это имя мне нравится! — сказал писатель. — Золя признавался, что не может общаться с человеком, когда его имя не соответствует ему. Это не всегда верно, но мне приятно написать «Деметрио Сумальякта».

— Приятно или неприятно, а тебе давно пора написать что-нибудь о нашем народе, — проворчал художник, — а вы все… На днях меня поразила одна фраза у Монтальво[37]: «Напиши я книгу об индейце, вся Америка бы плакала!» Нет, я не хочу сказать, что он пишет ненужные вещи, но было бы лучше, если бы он писал эту книгу вместо своих изысканных «Забытых глав Сервантеса»…

— Конечно, лучше, — подхватил писатель, — но тому немало помех. У нас в Перу, например, всякого, кто не пишет изящных рассказов и новелл, а показывает человеческие беды во всей их неприглядности, называют врагом нации и развратителем. Как же, ведь он принижает и напрасно будоражит страну! Будто всему миру не известно, что в Перу пять миллионов индейцев живет в ужасающей нищете и подлом рабстве. Надо нам самим убедить себя, что проблема существует, и увидеть ее, как она есть. Так долго пытаясь обмануть других, мы обманываем и себя… Кроме того, индеец, несмотря ни на что, до сих пор сохранил и ум и дарование. По-видимому, он очень жизнеспособен. Я свой долг выполню, пусть называют меня как хотят, пусть преследуют и ставят мне всяческие препоны! Вот увидишь…

— Браво! — весело закричал художник, держа Деметрио под руку на удивление прохожим. Они вышли на более освещенную улицу, и все глядели на странную группу, приговаривая: «Все не перебесятся», «Богема». А Деметрио никак не мог понять: «Значит, эти сеньоры не презирают индейцев?» Что-что, а это он понял.

— Будет тебе, — воскликнул фольклорист, — погоди со своими высказываниями. Вечно ты шумишь и попадаешь впросак. Допустим, я могу сделать немного — отразить одну из сторон народной жизни. Но вы, художники, писатели… Враги нации? Почему же? В Соединенных Штатах, например, не считают врагами нации Драйзера, Синклера Льюиса, Дос Пассоса, Эптона Синклера и многих других, а ведь книги их просто полны острейшей социальной критики. Напротив, я думаю, своей суровой и мужественной правдой они повысили тонус жизни у соотечественников.

— И не только у них, — добавил художник. — Эти книги заслужили признание во всем мире. Вот это, по-моему, искусство! Я не был и не хочу быть художником только для перуанцев, индейцев, метисов или креолов. Пусть мне дают какой угодно титул, мне все равно, я не хочу быть, говорю вам, художником для одной улицы. Я не отказываюсь от корней и не отвергаю свою землю, но я считаю, что у искусства должен быть всеобщий смысл…

— Вернемся к индейцу, — сказал фольклорист. — Думаю, что наша первая задача — ассимилировать его, приобщить к культуре…

— Смотря что понимать под культурой, — перебил писатель. — Если говорить честно, с позиций человечности, нам придется признать, что культуру нельзя отделять от того, что мы называем справедливостью. Мы вправе думать о достижении гармоничной, во всех смыслах полной культуры лишь там, где справедливость будет действенной, а не пустым принципом. На борьбу за такую культуру можно призвать индейца, как и любого человека. Я считаю, что до сего дня все так называемые культуры не удались в своей основе. Наверное, человек будущего скажет о своем предке, жившем в наши темные века: «Он говорил о культуре, считал себя культурным, а мирился с несправедливостью…»

Они подошли к гостинице, которая размещалась в двухэтажном доме, и по красивой лестнице поднялись на второй этаж. Вспыхнула электрическая лампа, и Деметрио увидел большую комнату. На стене висели две картины, одна изображала молящегося индейца, другая — одинокую агаву. Деметрио засмотрелся на них. Сколько печали в лице индейца! Капли пота блестят на лбу, освещенном свечой, глаза светятся непомерной скорбью.

Лицо необыкновенное — страдающее и радостное. Деметрио разволновался, отступил на несколько шагов и оказался перед другим полотном. Здесь на переднем плане распластала ветви агава, словно выслеживая что-то сокровенное в переплетении троп, а синеватые листья ее вторили синеве неба. Деметрио вздохнул. Художник глядел на него с любопытством и волнением:

— Нравится?

— Да…

— Почему?

Деметрио ответил не сразу:

— Не знаю, как сказать, сеньор. Я это вижу все, понимаю, а сказать не могу… Вот тут чувствую, в сердце. Не в том дело, что он молится, а в том, что он — человек… И агава… у меня перед домом тоже есть агава, и я теперь вижу, что она похожа на эту. Да, мне нравится, сеньор…

Художник обнял его:

— И после этого их зовут скотами! По какому праву?.. Ну, ладно, вот что тебе придется делать: сядешь здесь, а я тебя буду рисовать. Прямо так, с дудочкой на шее. Приходи на следующей неделе, сейчас у меня есть работа… Два соля в день тебя устраивают?

— Хорошо, сеньор…

Деметрио собрался уходить.

— Нет, выпьем-ка еще по рюмочке…

Послали за вином. Потом Деметрио усадили в кресло, фольклорист сел в другое, а писатель и художник устроились на кровати, в углу. На мольберте было натянуто полотно с наброском пейзажа.


Еще от автора Сиро Алегрия
Золотая змея. Голодные собаки

Романы Сиро Алегрии приобрели популярность не только в силу их значительных литературных достоинств. В «Золотой змее» и особенно в «Голодных собаках» предельно четкое выражение получили тенденции индихенизма, идейного течения, зародившегося в Латинской Америке в конце XIX века. Слово «инди́хена» (буквально: туземец) носило уничижительный оттенок, хотя почти во всех странах Латинской Америки эти «туземцы» составляли значительную, а порой и подавляющую часть населения. Писатели, которые отстаивали права коренных обитателей Нового Света на земли их предков и боролись за возрождение самобытных и древних культур Южной Америки, именно поэтому окрестили себя индихенистами.


Рекомендуем почитать
Обозрение современной литературы

«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».


Деловой роман в нашей литературе. «Тысяча душ», роман А. Писемского

«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».


Ошибка в четвертом измерении

«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».


Мятежник Моти Гудж

«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».


Четыре времени года украинской охоты

 Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...


Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.


Христа распинают вновь

Образ Христа интересовал Никоса Казандзакиса всю жизнь. Одна из ранних трагедий «Христос» была издана в 1928 году. В основу трагедии легла библейская легенда, но центральную фигуру — Христа — автор рисует бунтарем и борцом за счастье людей.Дальнейшее развитие этот образ получает в романе «Христа распинают вновь», написанном в 1948 году. Местом действия своего романа Казандзакис избрал глухую отсталую деревушку в Анатолии, в которой сохранились патриархальные отношения. По местным обычаям, каждые семь лет в селе разыгрывается мистерия страстей Господних — распятие и воскрешение Христа.


Спор об унтере Грише

Историю русского военнопленного Григория Папроткина, казненного немецким командованием, составляющую сюжет «Спора об унтере Грише», писатель еще до создания этого романа положил в основу своей неопубликованной пьесы, над которой работал в 1917–1921 годах.Роман о Грише — роман антивоенный, и среди немецких художественных произведений, посвященных первой мировой войне, он занял почетное место. Передовая критика проявила большой интерес к этому произведению, которое сразу же принесло Арнольду Цвейгу широкую известность у него на родине и в других странах.«Спор об унтере Грише» выделяется принципиальностью и глубиной своей тематики, обширностью замысла, искусством психологического анализа, свежестью чувства, пластичностью изображения людей и природы, крепким и острым сюжетом, свободным, однако, от авантюрных и детективных прикрас, на которые могло бы соблазнить полное приключений бегство унтера Гриши из лагеря и судебные интриги, сплетающиеся вокруг дела о беглом военнопленном…


Равнодушные

«Равнодушные» — первый роман крупнейшего итальянского прозаика Альберто Моравиа. В этой книге ярко проявились особенности Моравиа-романиста: тонкий психологизм, безжалостная критика буржуазного общества. Герои книги — представители римского «высшего общества» эпохи становления фашизма, тяжело переживающие свое одиночество и пустоту существования.Италия, двадцатые годы XX в.Три дня из жизни пятерых людей: немолодой дамы, Мариаграции, хозяйки приходящей в упадок виллы, ее детей, Микеле и Карлы, Лео, давнего любовника Мариаграции, Лизы, ее приятельницы.


Господин Фицек

В романе известного венгерского писателя Антала Гидаша дана широкая картина жизни Венгрии в начале XX века. В центре внимания писателя — судьба неимущих рабочих, батраков, крестьян. Роман впервые опубликован на русском языке в 1936 году.