В большом чуждом мире - [138]
— Как тебя зовут?
— Деметрио Сумальякта…
— Вот это имя мне нравится! — сказал писатель. — Золя признавался, что не может общаться с человеком, когда его имя не соответствует ему. Это не всегда верно, но мне приятно написать «Деметрио Сумальякта».
— Приятно или неприятно, а тебе давно пора написать что-нибудь о нашем народе, — проворчал художник, — а вы все… На днях меня поразила одна фраза у Монтальво[37]: «Напиши я книгу об индейце, вся Америка бы плакала!» Нет, я не хочу сказать, что он пишет ненужные вещи, но было бы лучше, если бы он писал эту книгу вместо своих изысканных «Забытых глав Сервантеса»…
— Конечно, лучше, — подхватил писатель, — но тому немало помех. У нас в Перу, например, всякого, кто не пишет изящных рассказов и новелл, а показывает человеческие беды во всей их неприглядности, называют врагом нации и развратителем. Как же, ведь он принижает и напрасно будоражит страну! Будто всему миру не известно, что в Перу пять миллионов индейцев живет в ужасающей нищете и подлом рабстве. Надо нам самим убедить себя, что проблема существует, и увидеть ее, как она есть. Так долго пытаясь обмануть других, мы обманываем и себя… Кроме того, индеец, несмотря ни на что, до сих пор сохранил и ум и дарование. По-видимому, он очень жизнеспособен. Я свой долг выполню, пусть называют меня как хотят, пусть преследуют и ставят мне всяческие препоны! Вот увидишь…
— Браво! — весело закричал художник, держа Деметрио под руку на удивление прохожим. Они вышли на более освещенную улицу, и все глядели на странную группу, приговаривая: «Все не перебесятся», «Богема». А Деметрио никак не мог понять: «Значит, эти сеньоры не презирают индейцев?» Что-что, а это он понял.
— Будет тебе, — воскликнул фольклорист, — погоди со своими высказываниями. Вечно ты шумишь и попадаешь впросак. Допустим, я могу сделать немного — отразить одну из сторон народной жизни. Но вы, художники, писатели… Враги нации? Почему же? В Соединенных Штатах, например, не считают врагами нации Драйзера, Синклера Льюиса, Дос Пассоса, Эптона Синклера и многих других, а ведь книги их просто полны острейшей социальной критики. Напротив, я думаю, своей суровой и мужественной правдой они повысили тонус жизни у соотечественников.
— И не только у них, — добавил художник. — Эти книги заслужили признание во всем мире. Вот это, по-моему, искусство! Я не был и не хочу быть художником только для перуанцев, индейцев, метисов или креолов. Пусть мне дают какой угодно титул, мне все равно, я не хочу быть, говорю вам, художником для одной улицы. Я не отказываюсь от корней и не отвергаю свою землю, но я считаю, что у искусства должен быть всеобщий смысл…
— Вернемся к индейцу, — сказал фольклорист. — Думаю, что наша первая задача — ассимилировать его, приобщить к культуре…
— Смотря что понимать под культурой, — перебил писатель. — Если говорить честно, с позиций человечности, нам придется признать, что культуру нельзя отделять от того, что мы называем справедливостью. Мы вправе думать о достижении гармоничной, во всех смыслах полной культуры лишь там, где справедливость будет действенной, а не пустым принципом. На борьбу за такую культуру можно призвать индейца, как и любого человека. Я считаю, что до сего дня все так называемые культуры не удались в своей основе. Наверное, человек будущего скажет о своем предке, жившем в наши темные века: «Он говорил о культуре, считал себя культурным, а мирился с несправедливостью…»
Они подошли к гостинице, которая размещалась в двухэтажном доме, и по красивой лестнице поднялись на второй этаж. Вспыхнула электрическая лампа, и Деметрио увидел большую комнату. На стене висели две картины, одна изображала молящегося индейца, другая — одинокую агаву. Деметрио засмотрелся на них. Сколько печали в лице индейца! Капли пота блестят на лбу, освещенном свечой, глаза светятся непомерной скорбью.
Лицо необыкновенное — страдающее и радостное. Деметрио разволновался, отступил на несколько шагов и оказался перед другим полотном. Здесь на переднем плане распластала ветви агава, словно выслеживая что-то сокровенное в переплетении троп, а синеватые листья ее вторили синеве неба. Деметрио вздохнул. Художник глядел на него с любопытством и волнением:
— Нравится?
— Да…
— Почему?
Деметрио ответил не сразу:
— Не знаю, как сказать, сеньор. Я это вижу все, понимаю, а сказать не могу… Вот тут чувствую, в сердце. Не в том дело, что он молится, а в том, что он — человек… И агава… у меня перед домом тоже есть агава, и я теперь вижу, что она похожа на эту. Да, мне нравится, сеньор…
Художник обнял его:
— И после этого их зовут скотами! По какому праву?.. Ну, ладно, вот что тебе придется делать: сядешь здесь, а я тебя буду рисовать. Прямо так, с дудочкой на шее. Приходи на следующей неделе, сейчас у меня есть работа… Два соля в день тебя устраивают?
— Хорошо, сеньор…
Деметрио собрался уходить.
— Нет, выпьем-ка еще по рюмочке…
Послали за вином. Потом Деметрио усадили в кресло, фольклорист сел в другое, а писатель и художник устроились на кровати, в углу. На мольберте было натянуто полотно с наброском пейзажа.
Романы Сиро Алегрии приобрели популярность не только в силу их значительных литературных достоинств. В «Золотой змее» и особенно в «Голодных собаках» предельно четкое выражение получили тенденции индихенизма, идейного течения, зародившегося в Латинской Америке в конце XIX века. Слово «инди́хена» (буквально: туземец) носило уничижительный оттенок, хотя почти во всех странах Латинской Америки эти «туземцы» составляли значительную, а порой и подавляющую часть населения. Писатели, которые отстаивали права коренных обитателей Нового Света на земли их предков и боролись за возрождение самобытных и древних культур Южной Америки, именно поэтому окрестили себя индихенистами.
В сборник крупнейшего словацкого писателя-реалиста Иозефа Грегора-Тайовского вошли рассказы 1890–1918 годов о крестьянской жизни, бесправии народа и несправедливости общественного устройства.
Что нужно для того, чтобы сделать быструю карьеру и приобрести себе вес в обществе? Совсем немногое: в нужное время и в нужном месте у намекнуть о своем знатном родственнике, показав предмет его милости к вам. Как раз это и произошло с героем повести, хотя сам он и не помышлял поначалу об этом. .
Алексей Николаевич Будищев (1867-1916) — русский писатель, поэт, драматург, публицист. Роман «Лучший друг». 1901 г. Электронная версия книги подготовлена журналом Фонарь.
«Анекдоты о императоре Павле Первом, самодержце Всероссийском» — книга Евдокима Тыртова, в которой собраны воспоминания современников русского императора о некоторых эпизодах его жизни. Автор указывает, что использовал сочинения иностранных и русских писателей, в которых был изображен Павел Первый, с тем, чтобы собрать воедино все исторические свидетельства об этом великом человеке. В начале книги Тыртов прославляет монархию как единственно верный способ государственного устройства. Далее идет краткий портрет русского самодержца.
В однотомник выдающегося венгерского прозаика Л. Надя (1883—1954) входят роман «Ученик», написанный во время войны и опубликованный в 1945 году, — произведение, пронизанное острой социальной критикой и в значительной мере автобиографическое, как и «Дневник из подвала», относящийся к периоду освобождения Венгрии от фашизма, а также лучшие новеллы.
Жил на свете дурной мальчик, которого звали Джим. С ним все происходило не так, как обычно происходит с дурными мальчиками в книжках для воскресных школ. Джим этот был словно заговоренный, — только так и можно объяснить то, что ему все сходило с рук.
Действие романа «Дело» происходит в атмосфере университетской жизни Кембриджа с ее сложившимися консервативными традициями, со сложной иерархией ученого руководства колледжами.Молодой ученый Дональд Говард обвинен в научном подлоге и по решению суда старейшин исключен из числа преподавателей университета. Одна из важных фотографий, содержавшаяся в его труде, который обеспечил ему получение научной степени, оказалась поддельной. Его попытки оправдаться только окончательно отталкивают от Говарда руководителей университета.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Равнодушные» — первый роман крупнейшего итальянского прозаика Альберто Моравиа. В этой книге ярко проявились особенности Моравиа-романиста: тонкий психологизм, безжалостная критика буржуазного общества. Герои книги — представители римского «высшего общества» эпохи становления фашизма, тяжело переживающие свое одиночество и пустоту существования.Италия, двадцатые годы XX в.Три дня из жизни пятерых людей: немолодой дамы, Мариаграции, хозяйки приходящей в упадок виллы, ее детей, Микеле и Карлы, Лео, давнего любовника Мариаграции, Лизы, ее приятельницы.
В романе известного венгерского писателя Антала Гидаша дана широкая картина жизни Венгрии в начале XX века. В центре внимания писателя — судьба неимущих рабочих, батраков, крестьян. Роман впервые опубликован на русском языке в 1936 году.