В балканских ущельях - [105]

— Мы не сумели.

Эти ответы следовали с такой скоростью один за другим, будто их выучили наизусть. Меня разобрал смех.

— Ну ладно, я сам покажу вам, как надо поступать в таких случаях.

Он подошел поближе и рванул саблю. Глаза у него вращались как бешеные, а желтые зубы скалились в ужасной гримасе.

— Вы, мерзавцы, вы слышали приказ?! Никто не ответил.

— Что я сказал? Молчание.

— Вы что, глухие?

Казалось, никто из нас не моргнул ни разу. Тут он совсем вышел из себя. Поднял саблю, чтобы ударить меня плашмя, и закричал:

— Ты, собака, сейчас я научу тебя говорить!

Сабля опустилась, но не на мою спину, нет, а на пол, и сержант вдруг ощутил, что не стоит, а сидит. Он в изумлении уставился на нас, будто мы не люди, а духи. А мы тем временем сидели спокойно и молча, как изваяния. Никто не пошевелился, кроме меня, ведь мне все же пришлось выбить у него саблю и толкнуть его как следует, чтобы он сел. Произошло все так быстро, что никто ничего не заметил.

Он переводил взгляд с одного на другого, потом обернулся и спросил:

— Они и раньше такими были?

— Да, — ответил наш кустарниковый знакомый.

— Ненормальные?

— Ясное дело.

Среди этих любезных людей царило поразительное единодушие: они глазели друг на друга и качали головами. Они качали бы ими еще очень долго, если бы я не встал наконец и не спросил сержанта:

— Что вы здесь ищете?

Лицо того немного преобразилось, ибо он понял из моего вопроса хотя бы то, что мы умеем говорить.

— Вас, — последовал лаконичный ответ.

— Нас? Что-то непохоже. Ты вроде бы говорил о подонках и собаках. — При этом я пристально взглянул ему в глаза, так что он покраснел. — Кому понадобилось нас видеть? — поинтересовался я дальше.

— Забтие мушюри.

— Для чего?

— Ему надо вас опросить.

Я видел, что он хотел сказать не то, что сказал, но настоящий ответ так и не слетел с его жирных губ.

— Это что-то другое. До сих пор говорилось о наказании. Поди скажи ему, что мы сейчас же прибудем.

— Я не могу, господин! — ответствовал тот.

— Мы должны прийти туда вместе. Мне следует вассейчас задержать.

— А знает мушюри, кто мы такие?

— Нет, господин.

— Так беги к нему и доложи, что мы не те, кто позволит себя арестовать.

— Я не могу. Пошли вместе. Господа ждут.

— Что еще за господа?

— Господа присяжные.

— Ах, так! Ну, тогда нам ничего не остается, как собираться.

Хавасы думали провернуть все иначе. Я вышел во двор первым. За мной следовали мои друзья, а уж потом полицейские. Там стояли наши оседланные лошади.

Сержанту что-то пришло в голову, он подошел ко мне и спросил:

— Зачем вы вышли во двор? Ведь есть прямая дорога, через ворота.

— Можешь не беспокоиться, — отвечал я. — Нам так удобнее.

Я подошел к вороному и вскочил в седло.

— Стой! — закричал тот. — Вы хотите убежать. Слезай! И пусть другие твои люди не садятся.

Его люди хотели воспрепятствовать остальным, а сержант уцепился за мою ногу, чтобы стянуть вниз. Тут я поднял Ри на дыбы и заставил его сделать круг на задних копытах. Сержант мигом отскочил.

— Осторожнее, вы! — крикнул я. — Мой конь пуглив! — И я снова заставил его сделать несколько кульбитов в толпе полицейских, которые с криками разбежались.

Это дало время моим людям сесть в седла, и мы галопом помчались к воротам.

— Живи с миром! — крикнул я сержанту.

— Стой! Стой! — орал тот, устремляясь за нами. — Не упустите его! Воры! Разбойники!

Известие о том, что нас собираются арестовывать, быстро распространилось по деревне и собрало толпу зевак. Но верные подданные падишаха палец о палец не ударили, чтобы хоть попытаться нас поймать: куда больше они боялись попасть под копыта моей лошади. С криками удовольствия они разбегались перед нашими конями.

Какую дорогу выбрать, чтобы попасть к местной власти, я мог понять, оценивая населенность этой деревни: люди здесь всегда селились поближе к начальству. И тем не менее я спросил старика, испуганно шарахнувшегося от нас:

— Где живет кади Остромджи?

Он ткнул пальцем в сторону переулка, выходившего на площадь, и ответил:

— Скачи туда, господин. Там увидишь полумесяц со звездами над воротами.

Мы двинулись в этом направлении и оказались перед длинной и высокой стеной, в середине которой красовались вышеуказанные ворота. Через них проникли в четырехугольный двор, где нас тут же обступила любопытствующая толпа.

В глубине двора стояли служебные и жилые здания. Перекрытия были зеленые, а все остальное — голубое, и это было весьма чудно. Двор был грязен до предела. Только часть его возле самого дома была на пару метров расчищена, что, видимо, обозначало тротуар.

У дверей стояло старое кресло с драной подушкой. Рядом валялась перевернутая скамейка. Пучок веток и вязанка палок указывали на то, что готовится экзекуция. Несколько полицейских стояли рядом, тут же сидел наш старый знакомец-инвалид, которого мы обогнали недавно перед въездом в село.

Лицо его сразу привлекло мое внимание. Он наверняка был уверен, что нас доставили сюда как арестованных. То, что мы гордо и независимо въехали верхом во двор, произвело на него столь сильное впечатление, что он так и не смог скрыть тупого изумления, и я бы рассмеялся, если б не заметил в его источающих ненависть глазах нечто такое, что явно не подпадало под определение тупости.