— Стой! — бородатый тяжеловооруженный всадник взмахнул копьем, зарычав, словно злой мастифф. Нужно быть осторожным на дороге в Антиохию. Звезды мерцали красным сквозь густую ночь, и света их было недостаточно для того, чтобы мужчина смог разглядеть человека, чья гигантская фигура маячила в темноте перед ним.
Одетая в броню кисть внезапно метнулась из тьмы и впилась солдату в плечо с такой силой, что онемела вся его рука. Из-под шлема гвардеец увидел блеск свирепых голубых глаз, которые, казалось, метали искры, видимые даже во мраке.
— Святые, сохраните нас! — с трудом выдавил испуганный воин. — Кормак Фицджеффри! Прочь! Возвращайтесь в ад, как хороший рыцарь! Я клянусь вам, сэр…
— Плевать мне на твои клятвы, — проворчал рыцарь. — О чем ты говоришь?
— Вы не бесплотный дух? — прошептал солдат. — Разве вы не убиты мавританскими пиратами на пути к дому?
— О, проклятые боги! — прорычал Фицджеффри. — Считаешь, эта рука похожа на дым?
Он вонзил свои стальные пальцы в руку солдата и усмехнулся мрачно, услышав тихий вой.
— Этого, думаю, достаточно; скажи мне, кто находится в этой таверне.
— Только мой хозяин, сэр Руперт де Вейл, из Руана.
— Отлично, — пробурчал Фицджеффри. — Он один из немногих людей, которых я считаю своими друзьями на Востоке или в каком-нибудь другом месте.
Большой воин подошел к двери таверны и вошел, ступая легко, словно кошка, несмотря на тяжелые доспехи. Солдат потер руку и посмотрел ему вслед с любопытством, отметив в тусклом свете, что Фицджеффри несет с собой щит с ужасающей эмблемой его семьи — белым оскаленным черепом. Гвардеец знал его давно — бурный характер, дикий боец и всего лишь человек из числа крестоносцев, которые были почитаемы больше самого Ричарда Львиное Сердце[1]. Но Фицджеффри поднялся на корабль, возвращаясь на родной остров, еще до того, как Ричард ушел из Святой Земли. Третий крестовый поход закончился неудачей и позором; большинство франкских рыцарей следовали к дому вместе с королем. Что этот мрачный ирландский убийца делает на дороге в Антиохию?
Сэр Руперт де Вейл, когда-то правитель Руана, а ныне лорд умирающего Утремера[2], повернулся к большой фигуре, возникшей в дверном проеме. Кормак Фицджеффри был выше шести футов на несколько дюймов, но со своими могучими плечами и двумя сотнями фунтов железных мышц он казался несколько ниже. Норманн взглянул на него с удивлением и тут же вскочил на ноги. Его лицо засияло искренней радостью.
— Кормак, святые! Приятель, мы слышали, что ты мертв!
Кормак вернул ему сердечное приветствие, лишь слегка изогнув свои тонкие губы, что означало бы у обычного человека широкую улыбку радости. Сэр Руперт был высоким мужчиной и достаточно хорошо сложен, но он казался просто худым рядом с огромным ирландским воином, который сочетал в себе массу с характерной агрессивностью, что было заметно в каждом его движении.
Фицджеффри был чисто выбрит, и множество шрамов, которые выделялись на его темном, мрачном лице, придавали его и так грозным чертам поистине зловещий вид. Когда он снял свой простой шлем и откинул на спину кольчужный капюшон, его подстриженные каре черные волосы, венчающие низкий широкий лоб, сильно контрастировали с его холодными голубыми глазами. Истинный сын самого неукротимого и дикого народа, что когда-либо ступал на окровавленное поле боя, Кормак Фицджеффри выглядел, как безжалостный боец, прирожденный игрок войны, для которого тропы насилия и крови были так же естественны, как дороги мира для обычного человека.
Сын женщины из рода O'Брайенов и норманнского рыцаря-ренегата, Джеффри-бастарда, в чьих венах, как он говорил, текла кровь Вильгельма Завоевателя[3], Кормак редко обретал часы спокойствия и тишины за свои тридцать лет бурной жизни. Он родился в разорванных враждой и пропитанных кровью землях и получил в наследство лишь ненависть и жестокость. Древняя культура Эрина давно погибла из-за частых нападений скандинавов и датчан. Окруженная со всех сторон жестокими врагами развивающаяся цивилизация кельтов поблекла перед жестокой неизбежностью постоянных набегов, а беспощадная борьба за выживание сделала гэлов такими же дикими варварами, как те, кто нападали на них.
Теперь, во времена Кормака, война за войной багрянцем охватывали остров, где кланы сражались друг с другом, а норманнские авантюристы рвали чужакам глотки или отбивали атаки ирландцев, выходя племя против племени, в то время как земли Норвегии и Оркнейских островов все еще беспристрастно опустошали язычники-викинги.
Смутное понимание всего этого промелькнуло в голове сэра Руперта, когда он стоял, глядя на своего друга.
— Мы слышали, ты погиб в морском бою близ Сицилии, — повторил он.
Кормак пожал плечами.
— Многие погибли тогда, это правда, и я валялся без чувств, сраженный камнем из баллисты. Вероятно, после этого и пошли какие-то слухи. Но вы видите меня сейчас более живым, чем когда-либо.
— Садись, старый друг, — сэр Руперт выдвинул вперед одну из грубых скамеек, которые составляли часть мебели таверны. — Что происходит на Западе?
Кормак взял бокал с вином, протянутый ему темнокожим слугой, и залпом выпил.
