В Августовских лесах - [14]

— В общем, я чудовище? Так, да?

— Сухопутное, но не морское. Морское чудовище глупее, а ты умненькая…

— Ага, признался все-таки, что я умненькая. И на том спасибо. А вот у тебя какой характер, представь себе, никак не могу определить.

— Твердый, как вот этот камень. — Усов показал глазами на лежащий у дороги большой серый валун.

— Что верно, то верно, — согласилась Шура. — Этого-то я и боюсь. Выйдешь за тебя замуж, ты меня в тряпочку завернешь и будешь возить, как игрушку, куда тебе захочется. А я люблю жить самостоятельно и хочу хоть немножечко мужем командовать, ну хоть капельку… И вот всем сердцем чувствую, что этого никогда не будет. Ты какой-то уж чересчур правильный человек, никакой в тебе трещинки, хоть бы ноготком поковырять. Ну дашь маленечко кое-когда покомандовать, а? Слышишь, жених?

Шура ласково смотрела сбоку на сумрачное красивое лицо своего друга.

— Ну что же ты молчишь? Дашь немножко покомандовать? — покачивая его тяжелую руку, спрашивала Шура. Вся эта любовная история с Кудеяровым и Галиной настроила ее сегодня на веселый лад.

— Я больше к тебе, милашка, не сватаюсь, — сказал Усов и многозначительно, с озорством подмигнул.

— Это что же, тебя Франчишка завлекла, что ли? А может быть, Стася? Она женщина заметная. С итальянским носом.

— Это ты верно говоришь, — согласился Усов. — Только как раз не она, а дочка ее. Вот девушка так девушка! Завидую Косте.

— Но ты опоздал, милый.

— Ничего не опоздал. Вторая-то, Ганна, которая в саду копалась и вино приносила… Если бы ты видела, как она на меня поглядывала. Я ведь не буду вздыхать и Клавдию Федоровну донимать, а сразу в машину, на поезд — и на Памир!

— Скатертью дорожка, — пропела Шура и попыталась улыбнуться, но улыбка получилась невеселая. В сестру Галины можно было влюбиться. Двадцатипятилетняя Ганна уже была замужем, но через год после свадьбы похоронила утонувшего мужа, местного лесничего. Она выделялась среди подруг яркой и зрелой красотой. Ганна иногда приходила в школу и брала книги на белорусском языке, которому научилась от своего мужа, белоруса. Шура хорошо знала ее историю. Замуж она вышла против воли родителей, стремившихся найти для нее состоятельного жениха.

— Надо было сегодня посвататься, зачем откладывать? — колко заметила Александра Григорьевна.

— Мы уж обойдемся без сватовства, — в тон ей ответил Усов.

У Клавдии Федоровны с Кудеяровым между тем продолжался все тот же разговор.

— Ты сейчас в отпуске, и нечего раздумывать! — говорила Клавдия Федоровна. — С родителями ее каши не сваришь. Теперь они создадут твоей Галине такую жизнь, что она вниз головой в канал может броситься. Ты бы посмотрел только, с какой ненавистью ее мать смотрела на меня, когда я пошутила о сватовстве. У меня даже уши покраснели… А если бы она знала всю правду? Я даже поражаюсь, почему у такой монахини, как эта Стася, такие прекрасные дочери?

— Времена не те, Клавдия Федоровна. Кроме того, Галина мне рассказывала, что муж у Ганны был хороший человек. Очевидно, он всерьез повлиял на Галину. Говорят, это был начитанный человек. Научил Ганну и Галину белорусскому языку, давал им читать Мицкевича, Пушкина, Некрасова… Потом он как-то загадочно утонул.

Кудеяров замолчал, потер ладонью широкий лоб и упрямо сжал красные, как у девушки, губы. Он был еще совсем молод и любил первый раз в жизни.

— Ну, а как все это сделать, Клавдия Федоровна? С Виктором, что ли, поговорить?

— Обязательно поговори. Он опытнее тебя, — ответила Клавдия Федоровна и крикнула шагавшему впереди Усову: — Виктор Михайлович!

— Что случилось? — приостанавливаясь, спросил Усов.

— Идите скорее, а то они удерут, — подтолкнула Клавдия Федоровна Кудеярова и задержалась, поджидая детей. К ней присоединилась и Шура, взвинченная разговором с Усовым, недовольная им и собой.

Кудеяров пошел рядом с Усовым.

— Поговорить надо, Витя. Ты знаешь, друг, я того… Решил, значит… Да тебе, наверное, Шура все рассказала, — начал Кудеяров, смущаясь и краснея.

— Ну так. Дальше… Не мямли, ну? — поторопил его Усов и своим холодным "ну" окончательно сбил с толку.

Мысли начальника заставы были очень далеки сейчас от любви Кудеярова к Галине. Он и Шуру слушал рассеянно. В голове Усова засело упоминание Франчишки Игнатьевны о загадочном родственнике ксендза.

— Понимаешь, такие дела, такие дела… — продолжал Кудеяров. — Так складываются, братишечка…

— Что ты, на самом деле, разводишь! Говори толком, что тебе от меня надо? Мне некогда! А сват… честное слово, плохой из меня сват.

— Ну тогда иди к черту! Я ему, понимаешь, хочу всю душу выложить, а он! Подумаешь! — вскипел Кудеяров, стараясь попасть быстро шагающему Усову в ногу. Такого отношения к себе со стороны друга он никак не ожидал. — Я думал, ты настоящий человек, а ты булыжник! — Кудеяров яростно пнул попавший под ноги камень.

— Так его, так! Еще разок! — Вспомнив, что сегодня уже говорилось о камне, Усов весело рассмеялся и, поймав друга за плечо, зашептал: Служба, понимаешь? Служба! И не злись.

— Сегодня воскресенье. Не оправдывайся! Выходной день!

— Дорогой мой товарищ артиллерист! У пограничников выходных не бывает. Они всегда на службе. У них есть только часы отдыха. Вот тогда и приходи. Нужно тебе невесту высватать или просто выкрасть у родителей выкрадем. Посадим тебя, как Ивана-царевича, на серого волка — и дуй! Никакая теща не догонит. А от твоей тещи надо вообще удирать без оглядки… Извини, брат, бегу. Ты только женщин не оставляй одних. Иди с ними потихоньку, цветочки пособирайте и обсудите вместе, если еще не обсудили все это жениховское дело… Женщины все предусмотрят лучше нас. А волка серого я добуду… Поймаю, будь покоен. Ну, бывай, Костя!