— Я что-то не припомню, чтобы я сегодня ходил на Шлямы, предчувствуя коварство жены, усомнился Осип Петрович.
— Раз ты не наловил, то мне птички рыбы не натаскают. И он, лежебока, спрашивает, есть ли у меня рыба! Люди добрые подумают, что он меня закормил рыбой, а я все никак не могу растолстеть. Сам целый день крюки-дрюки строит, все замусорил, не наубираешься, а в доме ни одной рыбной косточки не видно… И добрая настойка была у Седлецких? — спросила Усова Франчишка Игнатьевна.
— Вишневки, Франчишка Игнатьевна, я так и не попробовал, — ухмыляясь, ответил Усов.
— Тю-у-у! — разочарованно протянул Осип Петрович. — А почему бы вам не попробовать той настойки?
— Не пью, — ответил Усов. — Кроме нашей "Московской", ничего не употребляю.
— Вот это гарно! Она ж душу успокаивает и играет! — хлестко шлепнув себя ладонью по колену, согласился Осип Петрович.
— А как сама Стаська? — не обращая внимания на азартные выкрики мужа, допытывалась Франчишка Игнатьевна. — Как сама хозяйка, очень за вами ухаживала? Сдается мне, что с ней сегодня хворость приключилась…
Франчишке Игнатьевне не терпелось рассказать, как сегодня бранилась и рвала на себе волосы Стася Седлецкая, и она ждала для этого подходящего момента. Вот если бы женщины перестали шептаться и обратили бы на хозяйку внимание.
— Стася сегодня совсем не своя… — горестно поджимая щеку, продолжала Франчишка Игнатьевна, — ну совсем помешанная…
— Ну чего ты причепилась, — предчувствуя, что у супруги чешется язык, вмешался Осип Петрович. — Помешанная та хворая… Ты тоже пять раз в день ложишься помирать…
В другой раз Франчишка Игнатьевна не стерпела бы этой дерзости мужа, но на этот раз сдержалась и только коротко огрызнулась:
— Не петушись, пока тебя курица не клюнула. Раз я говорю, что Стаська хвора, значит, хвора…
— Лечиться нужно, — лаконично заметил Усов и, сдерживая улыбку, добавил: — Мне показалось, что Станислава Юзефовна женщина с выдержкой.
— Тю-у! — махнул рукой Осип Петрович и, ткнув сморщенным указательным пальцем в пространство, добавил: — Эта Стаська хитрюща, як та ворона, которая под крылом у себя чешет, а уж перышка не выщипнет, к другим норовит нос протянуть.
— Значит, притворяется? — спросил Усов.
— Эге, умеет… что в твоем гродненском цирке, — подтвердил Осип Петрович.
— И что же такое случилось сегодня с вашей соседкой? — Видя страстное нетерпение хозяйки, Усов решил дать ей высказаться. — Пустяки какие-нибудь, — добавил он нарочито небрежным тоном.
— Он говорит — пустяки! Послушали бы да посмотрели на эти пустяки…
Осип Петрович предупреждающе посмотрел на жену и стал ей подмигивать. Все-таки неудобно было рассказывать про соседку такие нехорошие вещи. Но удержать Франчишку Игнатьевну было уже невозможно.
Склонившись к лейтенанту Усову, она робко покосилась на тихо разговаривающего с женщинами Кудеярова.
— Все дело произошло из-за Галины, — начала Франчишка Игнатьевна, — и вот этого самого вашего Кости. Их видели вместе на канале. Галинку отстегали и заперли в сарай, даже башмаки отобрали и платье. Стаська теперь поведет Галину к нашему ксендзу грехи замаливать и поклоны заставит бить… "На куски тебя, негодницу, изрежу и собакам выкину", — орала на нее Стаська, а у самой в руках ремень этакий, жгут сыромятный! Аж мне страшно стало… А пани Седлецкая, наверное, для своей Галины жениха присмотрела. Вижу я, как он у них в саду в беседке ховается. Высокий такой, в шляпе, ну, настоящий пан!
— А откуда жених-то? — внимательно вслушиваясь в разговор, спросил Усов.
— Да тот самый брат или дядька нашего ксендза Сукальского. Богатый, говорят, и большой чин имеет.
— Большой чин! Скажите, пожалуйста!
Усов, как бы удивляясь, покачал головой. Брови его дернулись, а лицо приняло совсем безразличное выражение, только глаза заблестели строже и жестче. Отвернув рукав гимнастерки, он посмотрел на часы и коротко, тоном приказания, сказал:
— А нам ведь пора, друзья.
— Да что это вы так сразу, товарищ начальник! — засуетилась Франчишка Игнатьевна. Она приготовилась выложить кучу новостей, а лейтенант вдруг бесцеремонно встал и собрался уходить.
— Спасибо, Франчишка Игнатьевна, за угощение, — проговорил Усов и, кивнув Клавдии Федоровне, показал глазами на дверь.
— Так скоро, Виктор Михайлович? — сказала Шарипова, но, встретившись с ним взглядом, тоже встала.
Как и утром, Усов с Александрой Григорьевной пошли вперед, Клавдия Федоровна с детьми и Кудеяровым — позади.
— Ах какая все-таки ужасная женщина эта самая Стася, мать Галины! беря за руку Усова, проговорила Шура.
— Чем же? — спросил Усов, ускоряя шаги.
— А ты и не разглядел?
— Разглядел. Но ведь если бы и тебя по-иезуитски нашпиговать, ты была бы такой же…
— При чем тут я?
— Я говорю о воспитании.
— Извини, — вспыхнула Шура, — как бы меня ни воспитывали, но уж это…
— Нечего отговариваться, милая моя, — подзадоривал Усов. — Я знаю твой характер, потому и говорю.
— А какой у меня характер? И вообще я тебя сегодня не узнаю. Ты с самого утра придираешься ко мне. Ну, какой у меня характер?
— Упрямый.
— Слыхали. Дальше?
— Заносчивый, если хочешь, капризный, мелочный, эгоистичный, самолюбивый, властный… Если тебе дать волю, то выйдет такая Станислава, что сбежишь без оглядки на Памир…
