В. А. Гиляровский и художники - [19]

В одном из писем художник Александр Янов, жалуясь В. А. Гиляровскому на различные невзгоды, мешающие работе, вдруг неожиданно прерывает унылый тон письма: «…Но довольно об этом, — я уже как бы слышу твое грозное НЕ СКУЛИ, которое смотрит на меня начертанное тобою, твоим портретом, стоящим перед моими глазами…»

«Дорогой друг юных, — писал в 1932 году В. А. Гиляровскому художник-передвижник Я. Д. Минченков, — их заступник, не забывающий и нас, уже пришедших к старости, неувядаемый дядя Гиляй! Спасибо тебе за память, доброжелательство и ласку, которая согревала нас, еще юных. Ничто не разлучит нас с тобой, спаянных любовью к искусству, к идеалам вечной правды и красоты. Это не пустые слова, но кровью пережитое, это наше знамя, которое мы не выпустим до самого нашего конца».

В своих воспоминаниях о В. А. Гиляровском, написанных после смерти писателя, художник Д. С. Моор говорит: «Бывает так — вспомнишь оком-то, кто оставил след в твоей жизни громадным размахом таланта, или педантичностью жизненных навыков, или долгими живыми беседами о многом, что и приятно и неприятно вспоминать, но когда я вспоминаю о Гиляровском, прежде всего у меня рождается улыбка и каждый раз потянет к новой жизни. Неиссякаемый, сумасшедший интерес. В короткую последнюю беседу он буквально омыл меня водопадом энергии. Имя его — дядя Гиляй. Жизнь его до самой смерти — настоящий незатухающий интерес, постоянный внимательный глаз и постоянное человеческое сердце».[25]

Москва, «Столешники», 1960 г.

Приложение В. А. Гиляровский о русских художниках

Грачи прилетели [26]

На Моховой, бок о бок с Румянцевским музеем[27] — ныне Ленинской библиотекой, — у входа в «меблированные комнаты» остановился извозчик, из саней вылез мой приятель, художник Н. В. Неврев[28]. Мы, так сказать, столкнулись.

— Зайдем к Саврасову, возьмем его с собой и пойдем завтракать в «Петергоф».

Я не был знаком с Алексеем Кондратьевичем Саврасовым, но преклонялся перед его талантом. Слышал, что он пьет запоем и продает по трешнице свои произведения подворотным букинистам или украшает за водку и обед стены отдельных кабинетов в трактирах.

Поднимаясь в третий этаж, Неврев рассказал мне, что друзья приодели Саврасова, сняли ему номер, и вот он уже неделю не пьет, а работает на магазины этюды…

— Я вчера к нему заходил — прекрасную вещь кончает… Пишет с натуры через окно сад и грачиные гнезда… Нарочно сейчас приехал к нему посмотреть.

Дверь была чуть приотворена. Мы вошли. Два небольших окна глядят в старинный сад, где между голых ветвей, на фоне весеннего неба, чернеют гнезда грачей.

Мне вспомнились слова И. И. Левитана:

— Я ученик Алексея Кондратьевича.

В комнате никого не было. Неврев пошел за перегородку, а я остановился перед мольбертом и замер от восторга: свежими, яркими красками заря румянила снежную крышу, что была передо мною за окном, исчерченную сетью голых ветвей берез с темными пятнами грачиных гнезд, около которых хлопочут черные белоносые птицы, как живые на голубом и розовом фоне картины.

За перегородкой раздался громкий голос Неврева:

— Да вставай же, Алеша! Пойдем в трактир… Ну же, вставай!

Никакого ответа не было слышно.

Я прошел за перегородку. На кровати, подогнув ноги, так как кровать была коротка для огромного роста, лежал на спине с закрытыми глазами большой человек с седыми волосами и седой бородой, как у библейского пророка. В «каютке» этой пахло винным перегаром. На столе стояли две пустые бутылки водки и чайный стакан. По столу и на полу была рассыпана клюква.

— Алеша, — тормошил Неврев.

— Никаких! — хрипел пьяным голосом старик.

— Никаких! — повторил он и повернулся к стене.

— Пойдем, — обратился ко мне Неврев, — делать нечего. Вдребезги. Видишь, клюквой закусывает, значит, надолго запил… Уж я знаю, ничего не ест, только водка да клюква.

Потормошил еще — ответа не было. Вынул из кошелька два двугривенных и положил на столик рядом с бутылками:

— Чтобы опохмелиться было на что, а то и пальто пропьет.

Неврев был в восторге от картины:

— Ведь это же старый Алексей Кондратьевич. Вчера утром я подмалевку видел, а сейчас почти зaкончено… Надо присмотреть, чтобы спьяна не испортил… Забегу к нему завтра утром…

Так я в первый раз видел знаменитого художника, одного из основоположников русского пейзажа. Это было 25 марта, в солнечный день, в конце 80-х годов.

Потом как-то, через год или два, я зашел однажды в эстампный магазин «Ницца» и увидел знакомую картину, ту самую, которую я видел в номере на Моховой. Внизу стояла подпись красной краской: «А. Саврасов», видно, что сделана дрожащей рукой.

— Я видел у Саврасова эту картину, — заявил я владельцу магазина.

— Это не она, а повторение. Та картина давно продана, но Алексей Кондратьевич делает повторения. Да это уж далеко не то. Совсем старик спился… Жаль беднягу. Оденешь его — опять пропьет все. Квартиру предлагал я ему нанять — а он свое: «Никаких!», — рассердится и уйдет. Как раз вчера писал у меня. Есть еще такие повторения, и не плохие. В прошлом году с какой-то пьяной компанией на «Балканах» сдружился. Я его разыскивал, так и не нашел… Иногда заходит оборванный, пьяный или с похмелья. Но всегда милый, ласковый, стесняющийся. Опохмелю его, иногда позадержу у себя дня на два, приодену — напишет что-нибудь. Попрошу повторить «Грачи прилетели» или «Радугу». А потом все-таки сбежит. Ему предлагаешь остаться, а он свое: «Никаких!..»