Узют-каны - [30]

Отключив добросовестно сделавший работу кипятильник, Шурик накрыл горячий стакан с мутью плавающей заварки кусочком картона – пусть остынет и уляжется. Торопливые руки, освободившись, сделали то, к чему стремились – стащили со стены гитару. Пальцы слегка подёргали струны, чуть-чуть поправили колки и забегали, воспроизводя придуманную мелодию. Каждому трезвомыслящему человеку понятно, что творить – мучительно трудно. Но, боже мой, ещё более адский труд наблюдать за творящим! Особенно, если он музыкант. Постоянные обрывы на середине фразы, возвращение и всё заново, и вновь – скачок на слог обратно, создаваемый дёрганьем одной и той же струны. Такую муку отец и мать Шурика вынести не смогли и сто раз покаялись, что купили ему гитару:

– ПРЕКРАТИ БРЕНЧАТЬ! ОТЕЦ УСТАЛ!

Или:

– КОГДА ТЫ ЗАБРОСИШЬ СВОЮ ШАРМАНКУ!

И поэтому Сашка ушёл бренчать туда, где это было необходимо, где без этого – немыслимо, где от него ждали именно бренчания. И ничего не значит, что группа распалась! Осталась музыка! И Песня!

Проиграв пару раз сложившуюся мелодию, Шурик отложил гитару и принялся за остывающий чай, запивая обмакиваемые в сгущёнку баранки, а мыслями ещё и ещё раз воспроизводя мотив Песни. Чего-то не хватало! И этот резкий переход – хорошо ли будет восприниматься? Он представил зал, хлопающий в такт, и вдруг всё смешалось, зрители в растерянности, но потом – ажиотаж, визг, крики… В конце концов, давно пора решить – чего хочешь: рок или романс? И вообще: о чём будет Песня? Сашка чувствовал – она об одиночестве. Но как это будет звучать? Где то, самое нужное, первое слово?

Он допил чай и подумал: к чёрту слова. Невзирая на последовательность мыслей и действий, он внезапно опять схватил гитару и спешно перебрал струны:

– А мне та-та пушистый та-та-та…

Взбудоражено отложил гитару и схватился за сигаретную пачку, по закону подлости – она оказалась пустой. А сейчас так необходим допинг! Надо сбегать в магазин в посёлок, пока не поздно – в тайге магазинов не бывает. Но это потом – прогулка до посёлка займёт около часа, а сейчас бы уловить, удержать в памяти возникшую песенную гармонию. Сашка вспомнил, что вчера они со Спортсменом курили на балконе, которым заканчивался коридор на третьем этаже. Тогда курить не хотелось, и он оставил окурок в банке-пепельнице. Именно поэтому Интеллигент покинул свою комнату и направился по коридору к обнадёживающему балкону. Проходя мимо кабинета заведующего, услышал то, что резко изменило его планы и отодвинуло создание Песни.

– Ты когда-нибудь слышал о банде Соловьёва? Он ошивался здесь в гражданскую, – уверено спрашивал полковник.

– Что-то вроде клада Колчака? – казалось, Новенький ехидничает.

– Банду разгромили. Соловьёв ушёл в Хакасию налегке. Где он прятал награбленное – покрыто тайной. Разве не так?

– Понятно, – согласился Новенький, – пусть вертолёт вёз золото…

Шурик замер, постоял прислушиваясь ещё немного, но ничего, кроме покряхтывания, напоминающего приглушённый смех, не услышал. Затем он пошёл обратно по коридору, пытаясь собраться с мыслями. Видимо, это удалось, потому как бесцельная походка сменилась решительной. Минуя свою комнату, он спустился на первый этаж, а потом и вовсе покинул санаторий. Его путь лежал к посёлку, минут через двадцать его видели входящим в магазин, откуда он вышел, сжимая под мышкой блок сигарет.

12

Убегу я в лес, в такие дебри,

Что и днём с огнём не отыскать…

Н. Ивченко

Бортовский рассказывал спокойно, останавливаясь на существенном, пропуская, но иногда и подчёркивая детали. В частности, он умолчал о том, что в силу одному ему известной причины, многие отрезки памяти, касающиеся пути от метеостанции до санатория, совершенно не восстановились. Его бессмысленные мыканья по тайге привели к потере трёх бесценных дней. Ещё приходилось удивляться, как он, находясь в полной отключке, управлял лошадью и не свалился с неё? Изредка Иван поглядывал через плечо начальника на громоздкий, небрежно выкрашенный белой краской сейф – видимо, данный предмет был ему неприятен, потому что Иван морщился и прерывал течение рассказа, делая вид, что вспоминает. Затем он брал из лежащей на столе пачки сигарету, не торопясь выкуривал, стряхивая пепел на пол. Но и на самом деле в памяти нестройно всплывали картинки из его длительного мытарства, порой даже сортируясь в последовательность действий.

Эти перерывы Костенко приписывал страданиям раненого и не торопил его, заполняя молчание вопросами или замечаниями, стараясь уловить и взвесить любую крупицу информации, отчётливо понимая, что Бортовский единственный, кто ей владеет. Этого разговора майор ждал со вчерашнего дня. Вооружившись терпением и выполняя задуманное по сложившемуся плану, он, тем не менее, придавал разговору важное значение. Под угрозой стояла не только карьера.

– Когда вертолёт улетел, – рассказывал Бортовский, – на метеостанции осталось шесть человек: я, лейтенант Савинков, капитан, начальник метеостанции и двое зелёных курсантов из училища связи. Это если не считать пары ментяр, охранявших объект N2 в бункере. Для перевозки объекта N1 мы специально выбрали выходной, чтобы вокруг болталось поменьше народа. Начальничек всё время нервничал, суетился, но подчинялся безоговорочно. Курсанты остались у приёмника, Савинков и я дежурили у входа. Капитан руководил связью с вертолётом. Последний раз я видел начальника… фамилию его запамятовал…