Узют-каны - [31]

– Щеглов, кажется, – вставил Костенко.

– Во-во, щегол такой! Так вот – он был в комнате, где принимали радио, ходил из угла в угол, и ещё привычка у него такая была противная – снимать фуражку и туда заглядывать. Ну ладно. Словом, когда вертолёт на связь не вышел и не ответил на вызов, все струхнули. Капитан, как в кино, орал: «Вызывайте, вызывайте!» А тот щегол только вытирал со лба пот и наблюдал, как курсанты давят кнопки, и вдруг как завизжит, словно поросёнок… Что, думаю, случилось? Оказалось – сорвался, набросился на капитана с кулаками, что-то орал, даже слюни изо рта. Савинков бросился их разнимать. Они с капитаном вроде бы всё уладили. Щеглов притих, приткнулся на стульчике в углу, фуражку снял, посмотрел туда и расплакался – сдвинулся короче.

Иван посмотрел на сейф и замолчал. После выкуренной сигареты продолжил:

– Как назло меня в сортир потянуло, причём по-крупному так приспичило. Всё вроде было на мази, потому решил, что небольшая отлучка ничего не изменит.

Конечно же, он не стал рассказывать, что на самом деле отошёл намного дальше дощатого сортира и, прислонившись к стволу кедра, достал из нагрудного кармана шприц и ампулу… А когда вернулся – у радиопередатчика был один Савинков. На вопрос – где остальные, ответил, что Щеглов окончательно спятил: улучив момент, пробрался в кладовую, похитил рюкзак с динамитом и детонатор. Когда его хватились, мотороллер уже отъехал. Капитан с курсантами заскочили в «бобик» и – в погоню. Иван вначале воспринял известие как небольшое недоразумение – поймают, чего тут гадать – но на всякий случай заглянул в кладовую. Рюкзака не было…

– Рюкзак – вообще идея капитана, а не наша. Вот пусть и шевелит задницей. «В случае чего, в случае чего!» – тоже трусил, не приведи Господь. Царствие ему небесное… Короче, мнение моё изменил маленький листок бумаги, пришпиленный к стене. Висел он криво, писавший явно торопился…

– Что было написано?! – не выдержал Костенко.

– Дословно не помню, но Щеглов написал… Предупреждал, мол, сколько раз! Оказывается, какие-то придурки в заброшенных шахтах закапывали радиоактивные отходы. И он принял нас за кого-то из них. Хотя Пантелеев и пользовался активными элементами, но в небольшом количестве. Они не способны на то, о чём писал начальник. В записке он утверждал, что радиация губит тайгу: чахнут какие-то там растения, мутируют животные и насекомые. Его жена, мол, погибла при невыясненных обстоятельствах, и он сам катастрофически быстро лысеет, у него и голова болит, и рези в животе, и рвёт его по утрам – словом, точно чокнулся. И ещё он писал, что уничтожит наш подземный бункер, якобы – источник всех бед, грозящих человечеству. Чушь! Сам видишь. Вот тут я заволновался – в бункере стоял второй контейнер. Но тут же успокоился – есть охрана. Однако, дочитав записку, испугался окончательно. Щеглов собирался положить у входа рюкзак с динамитом и взорвать себя вместе со всеми остальными. «Всё равно, – писал, – я уже не жилец».

Помешательство начальника метеостанции приняло оборот опасный. Ваня прикинул, что если громыхнёт весь рюкзак, то метеостанцию разворотит только взрывной волной. Не говоря уж о последствиях. Тут ещё при царе-батюшке нарыто столько шахт, что легко можно провалиться к той самой чёртовой матери. Оставалось надеяться, что капитан успеет. Но последняя строчка в записке почему-то вселяла уверенность – этого не будет. «Я не хочу лишних жертв, поэтому даю вам полчаса, чтобы убраться. Сейчас 8.12» Иван взглянул на часы – было 27 минут девятого…

– Хочешь сказать – просто удрал?

– А как бы ты поступил на моем месте? Такая точность и уверенность! Мне как по голове шибануло! Выскочил из кладовой, набросился на лейтенанта. Тот, наверное, так ничего и не понял. Я орал ему, что-то вроде: «Бежим, щас всё рванёт!» Но он только тупо посылал позывные. Вывалившись из здания, я бросился в гараж. Зачем? Знал же что ехать не на чем. Мотороллер, принадлежащий Щеглову – с ним. На «бобике» – капитан. Потом вспомнил, что начальник иногда пользовался лошадью для поездок. Рядом с гаражом ютилась пристройка, бревенчатая такая. По наитию рванул туда. Лошадка в полной экипировке перебирала копытами. В мгновение вскарабкался в седло. И ещё пять минут спустя как угорелый мчался – куда, не понимал. Лишь бы подальше.

Бортовский вновь прервался, слегка дрожащей рукой впихнул в губы сигарету и затянулся.

– И где ж тебя три дня носило? Там до лагеря километров восемнадцать!

– Долго рассказывать.

– Говори. Время терпит. Был взрыв-то?

– Ещё какой! – Иван бросил недокуренную сигарету и яростно её растоптал. – Только отъехал – как шибанет! Толчок в спину жаром, как кулаком. Педантом был твой Щеглов. Оглянулся – зарево! Станция сыплется на кусочки. Деревья падают. Чад, грохот – уши заложило. Коняга ополоумела – помчалась, словно её черти рвут. А за спиной – всё к такой-то матери!..

После того, как Иван осознал, что остался жив, задержанный инстинктом выживания наркотик навалился с удвоенной силой. Бортовский отключился, подсознательно уцепившись в поводья – лошадь неслась сама по себе, не разбирая дороги, в противоположную сторону от зоны – в тайгу. Иван помнил, что когда пришёл в себя, лошадка немного успокоилась и поскакала медленнее. Он вообще не понимал, куда едет: кругом деревья, кусты, а между ними в воздухе – колеблющаяся прослойка дыма, как туман. Лес горел. И надо было убираться как можно дальше… Наездник из него, конечно, был ещё тот – лошадей только по телевизору и видел! Хотя читал где-то, что животные заранее чуют опасность и к людям тянутся. Ничего не оставалось, как поверить и слепо довериться. Он знал: где-то недалеко зона и шорские деревни, и считал, что лошадка туда вывезет. Когда огонь остался позади, лошадь перешла на шаг. Продирались сквозь низкий кустарник, и Иван задумался: как её остановить? Натянул верёвки и сказал «Тпр-ру!», и удивился, когда получилось.