Узник гатчинского сфинкса - [24]

— Охотно верю. — Губернатор кивнул, давая понять, чтобы Коцебу продолжил свой рассказ.

— Я получил должность секретаря у генерал-инспектора Бауера.

— Бауера? — переспросил губернатор. — Я имел честь лично знать Федора Васильевича, когда он строил в Кронштадте и Риге каменные гавани.

— Рад слышать, ваше превосходительство. К сожалению, мне всего лишь два года пришлось служить в обществе этого в высшей степени отличного человека.

— У вас что, появились недоброжелатели? Или, возможно, вас не устраивала должность?

— Что вы, что вы! Напротив. Помимо различных секретарских обязанностей, генерал Бауер препоручил мне и руководство немецким театром, что, конечно, весьма импонировало честолюбию начинающего драматурга… Но, как говорят, неисповедимы пути господни. В 1783 году Бауер занемог и вскоре скончался. Удар для меня был столь же страшен, как и неожиданен. Однако смерть эта лишний раз доказала доброту и порядочность этого человека. В открывшемся завещании он препоручал меня заботам императрицы. А незадолго пред тем, как изволите знать, как раз была учреждена Ревельская губерния. Ее величество именным указом пожаловала мне чин титулярного советника и направила в Ревельский апелляционный суд на должность асессора.

— А в столице вы разве не желали остаться? Не пытались ли прибегнуть к протекции?..

— Нет, нет! Конечно, Петербург, литературные связи… Признаться, я довольно близко сошелся с Державиным. Но я не смел настаивать… Что же касается Ревеля, то, смею думать, я не совсем плохо отправлял свою службу, коль через два года генерал-губернатор граф Броун меня представил на вакантное место председателя магистрата, а сенат утвердил. И вот десять лет в магистрате. Десять лет, и ни одного замечания, что подтверждено бумагой ревельского губернатора. В 1795 году я попросился в отставку: врачи рекомендовали Пирмонтские воды, да и литературные мои дела требовали более свободного времени. Два года после того я жил в своем имении Фриденталь — неподалеку от Нарвы…

Коцебу умолк, рассматривая на тончайшей чаше китайского фарфора, отсвечивающей розоватым светом, лепестки цветущей сакуры.

— Итак, вы вышли из русской службы? — спросил губернатор.

— Да, но с позволения императора. Приглашение Вены было для меня крайне заманчиво: мне предложили должность секретаря придворного театра…

— И, конечно, от имени его величества…

— С императором Францем я знаком со студенческих времен, когда десятилетним мальчиком, вместе с отцом своим Леопольдом, он как-то приезжал в Веймар. Поэтому, когда зимним вечером 30 января я появился в Вене, то едва успел переодеться, как за мной прибежали с приглашением во дворец.

— Это уже кое-что, — многозначительно сказал губернатор. — Я читаю франкфуртскую газету… Отношение Вены и Берлина, особливо в последнее время, мягко говоря, не столь радушное, как, вероятно, следовало бы… Я уже молчу о Париже… Не кроется ли где-то здесь загадка вашего ареста?

— Ваше превосходительство, мне трудно делать выводы, потому как я всего лишь литератор и никогда не занимался политикою. И потом, уже год, как я уволился и этот последний год почти постоянно жил в Веймаре у своей старой матушки.

— В таком случае, скажите откровенно, что произошло у вас в Вене?

— В Вене? — растерянно переспросил Коцебу.

— Не торопитесь. Подумайте. И, пожалуйста, угощайтесь.

— Благодарю вас. В Вене я занимался театром — только и всего. И готов биться об заклад, что тот, кто занимается театром, едва ли сможет делать что-то еще — настолько эта работа выматывающе неблагодарна: тут и репертуар, и актеры, и роли, обиды и амбиции — букет страстей. Каюсь, возможно, к кому-то был не совсем справедлив, кого-то не настолько оценил, как он того заслуживает… особенно в его собственных глазах… Однако, смею уверить, что в актерской среде все это скорее норма, чем исключение.

— Выходит, что вы отрицаете донос?

— Донос? Но кому? Ведь о поездке в Россию, до самой поездки, никто не знал, в том числе и я сам, ибо решение о том было принято неожиданно: нам с женою захотелось побывать на ее родине и повидаться с двумя нашими сыновьями, воспитывавшимися в Санкт-Петербурге в Кадетском корпусе. Естественное желание, не правда ли?

— Согласен. Но мотивы вашего увольнения?

— Сугубо личные. Театр для меня все, даже, может быть, больше жизни. Я уже вам говорил, что, возможно, этим все-таки можно оправдать мою требовательность к актерам? Пусть не оправдать, пусть, но хотя бы понять? Да, господин губернатор, были на меня доносы. Были. Скажу прямо: последнюю групповую жалобу на меня актеры вручили директору венских театров. Жалобе дали ход, следствие полностью меня оправдало. Полностью! Но что мне это стоило!..

— Но в таком случае, не было ли у вас какого-либо… скажем так — недоразумения с высшей властью?

— Напротив! Мне, право, неудобно говорить о себе, но судите сами: за отличную мою службу дирекция венских театров выдала мне лестное удостоверение. Кстати, удостоверение это находится в опечатанных моих бумагах. Более того, его величество император Франц хоть и согласился на мое увольнение, но оставил меня у себя в звании драматического писателя при придворном театре.