Узкая дорога на дальний север - [128]

И тут ему показалось, что он что-то услышал, но за всем остальным шумом решил, что это просто свистит обращающийся в пар сок деревьев, иногда их взрывая. Но вот послышался тот же самый звук, потише, и голос другой. Он остановил машину и вышел.

12

После того как пятое строение по улице, на которой стоял дом сестры Эллы Эванс, вспыхнул, Элла, отыскав троих детей (Джесс, Мэри и малыша Стюви), игравших на заднем дворе под той малостью воды, что еще сочилась из брызговика, сказала, что им придется пойти в Хобарт пешком.

– Хобарт? – переспросила Джесси. – Это очень далеко отсюда?

Элла даже представления не имела. Семь миль? Десять? Ей стало страшно.

– Мы должны уходить прямо сейчас! – воскликнула она.

На девочках были только купальники и пластиковые сандалии, а Стюви был в одних подгузниках. Огонь горел повсюду, и Элла даже не подумала спорить с Джесс, когда та потребовала взять с собой подаренный ей на Рождество проигрыватель для пластинок на сорок пять оборотов. Разумеется, за этим последовали фен для сушки волос с трубкой и пластиковая шапочка для душа, которую Джесс решила надеть, чтобы уберечь волосы от палящих искр. Вдобавок она взяла еще единственную сорокопятку, какой успела разжиться, подаренную тетей старую пластинку Джина Питни.

Они быстро пошли по дороге, сбрасывая с лица и выбирая из волос горелые листья и обугленные перья папоротников, падавшие с неба. Без удивления разглядывали они, как оплавляется асфальт по краям, как множеством переливчатых бабочек летают в воздухе красные искры, как раздувают и задувают их порывы ветра. Они прошли мимо старой миссис Макхью, учительницы музыки, у которой уже занялся облезлый забор вокруг дома, крикнули ей, чтобы шла с ними, но та была слишком занята: крошила топором забор, чтобы не дать огню перекинуться на дом, – чтобы обращать внимание на их крики.

Поначалу их разбирал восторг от творящихся вокруг чудес и от маминого ужаса, который позволял троим детям почувствовать себя лучше, даже ощутить превосходство. Они перешли в иной мир: взрослый, где у всего иной вес, где люди говорят то, что думают, где то, что имеет смысл, включая твою собственную жизнь, до того момента несущественную, обретало суть – и для взрослых, и для тебя. То было их первое знакомство со смертью, и им никогда его не забыть.

Должно быть, они прошагали с добрую милю по склону горы, когда их восторженность стала убывать, а страх возрастать. Основной пожар, казавшийся безопасно далеким, когда они уходили из дома, теперь подошел совсем близко. Стюви начал плакать, потому что горящие угольки жгли ему кожу. Он жаловался, и не без основания: пламя заполняло небо и пожирало воздух – что огонь никакнекончается. Они дошли до кирпичного здания и почувствовали, что его прочность может их защитить не так, как деревянные дома, мимо которых они проходили и которые начинали дымиться, а маленькие язычки пламени облизывать им карнизы задолго до того, как огонь добирался до них.

Элла подошла к входной двери и нажала кнопку звонка. Послышались переливы каких-то нелепых курантов. Дверь приоткрылась лишь настолько, чтобы позволить вести разговор. В узкую щель Элла разглядела пожилую леди, одетую в белый шерстяной костюм с черной оторочкой, как будто та собиралась отправиться на благотворительный обед. К тому времени Элла, на которой было лишь зеленое простенькое платье и вьетнамки, уже была сплошь покрыта грязными разводами от впитавшего сажу пота. Ей было понятно, что пожилая дама не признает в ней женщину своего же класса, а на почти голых чумазых детишек смотрит как на оборванцев. Элла хотела попросить убежища, но когда открыла рот, услышала, что просит просто воды – детям попить. Просить пришлось дважды. Ни слова не говоря, дама открыла дверь и провела их на опрятную кухню в задней части дома. Достала один старый пластиковый стаканчик.

– Вот, – сказала она, протягивая стаканчик, который держала за краешек большим и средним пальцами. – Кран там.

Дети только о том и думали, как бы уйти. Они понимали, что старуха хочет, чтоб они ушли, и их ненависть к ней и к ее дому была даже больше, чем страх перед огнем. Однако что-то в высокомерии этой женщины решительно настроило Эллу на то, чтобы остаться. Стюви плакал из-за ожогов, и Элла спросила пожилую леди, нет ли у нее какой-нибудь старой детской одежды, которую она могла одолжить, чтобы защитить ребенка от искр и угольков.

Женщина открыла шкаф, и Элла внутри увидела полку за полкой аккуратно выглаженной и уложенной детской одежды. Хорошей одежды. По большей части для мальчиков. Почувствовала она и запах камфары, которая у нее всегда связывалась с безвременьем, ободряющий запах места и вещей, которые никогда не меняются. Старуха обернулась и протянула Элле какую-то сложенную одежонку. Элла развернула ее одним движением рук.

Это было поношенное девчоночье красное платье.

– Благодарю вас, – произнесла Элла.

У нее в голове-то не укладывалось понятие безопасного убежища с таким безжалостным унижением. Взяв за руку сына, одетого в жалкое красное платье, она вывела семью обратно к огню, уверенная, что поступает не только верно, но и мудро.