Ужиный угол - [12]

Решить дело миром мешали затяжные русские зимы. Выбрать новое место для дома, отделать жилье под ключ, втолковать людям, во имя чего сниматься с обжитого. Для этого нужно время. Пока с ними обхлопочешься, лету конец. А к зиме серьезное строительство не затевают!

Чиновник в России сродни лакею: угодить хозяину – продвинуться по службе. По мысли чиновников, жилые и хозяйственные постройки крестьян, с учетом амортизации, удаленности и грамотной дребедени, подпиравшей расчеты, едва стоили захудалого домишки в деревне. Приусадебный гектар земли затоптали в бумагах. На что хуторяне вербально предъявили русский кукиш. Тогда крестьянам открыли счет в банке, и предложили самостоятельно искать жилье. Согнутая в локте рука – на словах – была кратким ответом. Время шло. Терпение холуев истаяло.

Молоткову пригрозили красным петухом. Леня церемониться не стал. Расшатал мостки через канаву. И черный внедорожник с переговорщиками, по-хозяйски пропылив по его картофельному полю, с разгона расквасил о бруствер радиатор. Поняли – хозяин не пугливый.

Прощупали Кузнецовых. Охранник, увидев Филю, схватился за пистолет. Но пуля карабина, предупредительно плюхнув воробьем у ног, организовала мысли гостя. Визитеры удалились.

Местный участковый, капитан Селиванов, отказался вразумлять земляков и лег в районную больницу. Наступило короткое затишье. Однако, и сельским, следившим за драматургией действа, и поселковому начальству, и хуторянам было очевидно – административный каток разогнался. И требуется лишь время, чтобы укатать строптивцев. Молотков назвал это: «Любить по-русски четыре». А себя и соседей «леоновскими барсуками».

В один из выходных мылись у Кузнецовых: Молотков, Степанов и хозяин с сыном.

– На деревне людишки ропщут, что из-за нас с тобой, Коля, упрямых городских ослов, Костиков отсюда съедет, и дорогу отменят! – со злой иронией заговорил Молотков. – А с дорогой отменят цивилизацию, пивной ларек и рейсовый автобус. Как тебе община с ее сермяжной правдой?

– А что б не пострадать за народ, и не убраться отсюда!- в тон ответил пилот.

– Ты, Коля, пока не нажил. А мне нажитого жаль!

– Потому и им зад подставлять не охота.

– Это верно, Коля – каждый о своей рубашке печется! Да только я вместо себя делать не прошу! У народишки рубашка на теле останется. Разве пуговок перламутровых на нее не выдадут.

– За вилы, что ли браться?

– Да уж не щеку подставлять! – Леня погладил Дениса по русой макушке. – Что скажешь, шляпа? – неожиданно обратился Молотков к Степанову. Тот стряхнул с подбородка пот. Жирок на его боках заколыхался от движения.

– Если вашу белиберду отшелушить, то хорошего ждать нечего. Для местных вы пришлые. Сегодня сметут, как крошки со стола, завтра никто не вспомнит. Самое лучшее, чтобы про вас забыли. Да теперь не забудут!

– Ты про мои мостки, да Колину пулю?

Степанов снова энергично смахнул пот.

– Ну, а чего мы не знаем? – спросил Кузнецов. Директор сердито взглянул на него и направился в предбанник. Но наткнулся на взгляд Дениса, напряженный, словно Кузнецов глазами сына буравил его душу. Молотков изучал рыжие волосы на груди. Директор сел рядом и уперся локтями о ступеньку.

– Говори, если остался! – понукнул Молотков.

– В РОНО, Коля, приказали, тебя, как без пед образования, уволить. Наташу… В общем, по статье. Если нет, мне другое место искать. А ближайшая школа…

– Не ной! – перебил Молотков. – Плотно взялись за нас, сволочи!

– Я тебе так скажу, Коля! Пока я директор, вы будете работать! – Степанов постарался говорить решительно.

– Н е долго вам осталось! Эх, ты, кабы чего не вышло! – вздохнул Молотков.

– Мечтатель! – обиделся Степанов. – С государством в мечталки играешь?

– Кто государство? Эти? Что они для меня сделали, чтоб я их государством считал? Анекдот знаешь в чем? Напиши про нас фельетон – похерят! Не интересно! Везде так! Ну, а ты им служи! Может и выслужишь!

– Я ему, – махнул Степанов на Дениса, – его родителям служу! Мой дед учитель! Отец… Настоящий интеллигент служит не системе, а людям! А ты жужжишь, как трутень, и живешь, как…

– Ну! Договаривай! О шкуре своей пекусь? А ты меня к этому государству не примазывай! Стая и отдельный человек враги навсегда! Этим народом всегда палачи и ворье командовали. Значит и народ твой – говно.

– И они говно? – директор кивнул на пилота. Его ноздри обижено вздулись.

– Ты третьим сыном в семье был? Коля, Наташа, пацан – для меня родня! Дочь и бывшая жена – родня. Ты, голубой мундир, не равняй их…

– Хватит ругаться! Что-то надо делать! – урезонил Кузнецов.

– Убери «то надо» и получишь вечное! – пробурчал Молотков.

– В суд подавайте. Пока то, да се, может, что переменится. Не снесут же вас! – сказал Степанов. – Права не имеют.

– Да, тут уж в Ивана Радугу не сыграешь! Обломают! – Молотков вздохнул.

Домывались без настроения. На улице пилот сказал:

– Подожди, Василич! Сейчас заявления вынесу. Тебе из-за нас незачем гореть!

Но директор дожидаться не стал. Уехал, не прощаясь.

Молотков присел у порога и закурил. Край солнца через зубцы дальнего леса гвоздил лучами облако, и от облака по полю, будто растекся малиновый туман. В голубых глазах Лени застыла печаль. Кузнецов опустился рядом.