Ужин в центре Земли - [32]

— Ничего смешного. Мне необходимо знать, сказал ли он хоть что-нибудь обо мне.

— Ты серьезно? Ты что, подозреваешь, что он тоже шпион? Что он твой враг, этот официант, которого ты знать не знаешь?

— Я серьезней некуда. Вопрос жизни и смерти.

— Вот почему я никогда не завожу романов с евреями. Не потому, что их в Риме мало. А из-за этого. Из-за того, как ты себя сейчас ведешь. Вы все кажетесь такими милыми день или два, а потом сходите с катушек. Шизанутые маменькины сынки, все до одного. Это у гоев, в их семьях родители внушают девушкам, что из вас выходят хорошие мужья.

— Виноват, прости меня, — говорит Z. — Сейчас успокоюсь, — обещает он, нисколько не успокаиваясь. — Просто передай мне в точности, что он сказал. Я не шутил, когда говорил, что у меня большие проблемы.

Она глядит на него из-под сдвинутых бровей и опять садится рядом, но, отмечает Z, не так близко, чтобы соприкасаться. Официантка пересказывает ему остальное, говорит чуточку несерьезным тоном, но он чувствует, что ее словам можно верить.

— Он сказал: привет. Сказал: «Tiens, quelle surprise!»[19] Или, может быть, я это сказала…

— Кто это сказал?

— Он, — говорит официантка, подумав. — Потом я спросила, что он тут делает. Он ответил — встречается с другом, чтобы пойти в кино. Потом он спросил меня…

— Что в точности он спросил, и как он это спросил?

— Не перебивай, слушай меня. Он спросил, живу ли я здесь. Я сказала — нет. Сказала ему, что собираюсь поужинать у друга, а у него соли не оказалось. И показала ему соль, потому что не взяла пакета в магазине и соль была у меня в руке, ну, я и для смеха, что ли, решила ее продемонстрировать.

— И все?

Официантка досадливо вздыхает.

— Он мне сказал, его друг тоже живет в этом квартале. Потом спросил, в какое здание я иду, — мол, может оказаться, что в то же самое.

— И?

— Это здание. Но с другой стороны.

— С другой стороны двора? Или по другую сторону арки?

— Арки, — говорит она. — Тоже в уличной секции, но другой подъезд.

— Откуда ты знаешь?

— Ну как откуда? Знаю, потому что он меня спросил и я ему ответила, что я в уличной, но по эту сторону.

— Ответила ему?

— Это секрет? Он даже не знает, что я у тебя.

— Да, можно сказать, секрет. Был секрет.

Z встает и начинает расхаживать — ему кажется, что это поможет думать.

— Где он сейчас?

— Сейчас? Откуда я знаю? В любом случае не там, где мы расстались.

— Я имею в виду — куда он пошел?

— Никуда. К своему другу. Сейчас они, вероятно, сидят в каком-нибудь жарком французском кинотеатре и смотрят, как воздушные шарики летят через экран.

Z застывает на ходу.

— Он зашел за другом? В это здание? Звонил ему в домофон?

— Нет, конечно. Я его во двор впустила. Мы же вместе шли, соображай.

Z качает головой, ему нестерпимо горько. Из-за нее. Из-за себя. Параллельно с мрачными сценариями, которые раскручиваются в его сознании с быстротой молнии, в нем тихо нарастает сожаление, память повторяет, как в замедленном кино, движение официанткиной руки, когда она, выбегая за солью, взяла его ключи. Воспоминание добавляет к картине и его самого, он смотрит как бы сверху вниз на свою глупую, полную обожания улыбку.

А по лицу официантки, по ее вскинутым бровям, по широко раскрытым глазам он видит, что она всерьез, уже не желая подтрунивать, думает, что у него, похоже, не все дома.

Он исправит это позже, если получится. Но он уже в спальне, там хватает кожаную наплечную сумку и сует в нее самые любимые из купленных книг. Туда же запихивает непромокаемую куртку, выдернув ее из стопки одежды на дне шкафа, и все это — очень нервно, неуверенно; а официантка, теперь прислонившись спиной к массивной арке между кухней и спальней, таращится на его лихорадочную беготню.

Z сует руку под матрас и вытаскивает выкидной нож. Эту большую, глупого вида штуку он купил на рынке под открытым небом, где на лотке со всевозможными режущими изделиями — с ножами для сыра, со щипчиками для ногтей, со стейковыми ножами, которые на самом деле не складываются, — лежали кое-какие приспособления для убийства.

Z обнажает лезвие, держа нож одной рукой, и, подняв глаза на официантку, видит, что она не боится его нисколько, даже несмотря на лезвие. Ее доверие трогает его до глубины души и вместе с тем обескураживает, показывая, как мало страха он способен внушить.

Z минует ее, хватает стул и несет в ванную. Там встает на стул и, воткнув нож в верхнюю кромку хлипкой двери, выковыривает деревянный брусок, зажатый между панелями.

После этого берет нож в зубы и двумя руками тянет за бечевку, которая свисает вниз, в плоскую узкую полость.

К нижнему концу бечевки прикреплен пакет со струнным замком, обмотанный скотчем. Z соскакивает на пол, идет к обеденному столу и вскрывает пакет.

В нем паспорт и толстые пачки купюр, обтянутые резинками: две пачки евро и одна долларов.

— Здорово, — говорит официантка. — Уже лучше.

— Что лучше? — переспрашивает Z. Его потное лицо напряжено и серьезно.

— Теперь ты меньше смахиваешь на психа и больше на грозного шпиона.

— Что, у меня правда грозный вид?

— Вообще-то нет. Я просто хотела тебе польстить: ты, кажется, хочешь так выглядеть.