Ужас - [4]

Видно, обитатель или обитатели этого дома очень крепко спят, если не слышат его шагов. Лестница скрипела не один раз, когда он поднимался. Несмотря на все его предосторожности, дверь тоже скрипнула, когда он ее затворял. Как знать, не притаился ли кто-нибудь за дверью, чтобы встретить его выстрелом из револьвера? Он проговорил тихо, чтоб никого не испугать:

– Кто тут?

Никакого ответа. Он повторил немного громче:

– Здесь нет никого?

Подождав несколько секунд, он прибавил:

– Не бойтесь, отворите… Опять молчание.

«Черт возьми! – подумал он. – Все в доме спят. Это непредвиденное обстоятельство осложняет мою задачу. Но все же я не хочу быть искалеченным из любви к искусству».

Он помедлил минуту, потом произнес, на этот раз громко:

– Отворите! Полиция!

Эти слова заставили его улыбнуться. Что за идея назвать себя «полицией»?.. Онисим Кош – полицейский! Онисим Кош, всегда подмечающий все промахи полиции, всегда высмеивающий служебный персонал! Вот-то смех!.. Полиция (и он начал громко хохотать) не думает ни о нем, ни о грабителях. В эту минуту два сонных городовых, наверное, прогуливаются где-нибудь по тихим закоулкам, подняв капюшоны и заложив руки в карманы. Другие сидят в участке около дымящей печки, в комнате, наполненной табачным дымом, запахом кожи и мокрого сукна, играют в дурака засаленными картами и поджидают, чтоб им привели какого-нибудь запоздалого пьяницу или молочника, пойманного за фальсификацией своего товара, чтоб засадить их в кутузку.

Вот что такое полиция в действительности… Он же, Онисим Кош, был тем, чем должна была бы быть настоящая полиция: бдительным и добросовестным стражем, решительным и ловким, способным охранять спокойствие жителей. Какая параллель! Какой урок и какой пример!.. Мысленно он уже читал статью, которую напишет завтра, и радовался, представляя себе вытянутые лица чинов полиции… Он, простой журналист, научит их сыскному ремеслу! Статья будет иметь сенсационное заглавие, большое количество многозначительных намеков… Какой успех!..

Но грозное слово «полиция», брошенное в тишину, осталось без ответа, как и все другие. Кош понял, что его уловка не удалась, но подумал, что опасность оставалась все та же. Одно, что его успокаивало, это то, что глаза его, привыкнув к темноте, начинали мало-помалу различать предметы. Неподалеку от себя он заметил слабый свет. Он сделал несколько шагов по направлению к нему и очутился около окна. Луч луны проникал между закрытыми створками ставень. Через щели он мог увидеть маленькую полоску сада и другую, более темную, – бульвара, различая даже небо.

Но он недолго любовался небом, усеянным звездами и залитым лунным светом. Тишина, медленные шаги и бесконечные предосторожности не подходили к его страстной натуре, его боевому темпераменту. Он уже устал, был терпеливым, хитрым, робким, почти трусливым… Всему есть конец! Он вошел в этот дом, чтобы все узнать, и он будет все знать.

Сделав пол-оборота, он положил руку на стену. Нащупав дверь, Кош схватил ручку и притянул дверь к себе, чтоб ее не могли отворить изнутри, затем проговорил, точнее, прокричал:

– Ради Бога! Не бойтесь! И не стреляйте!

Он сосчитал до трех и, не получив ответа, с силой распахнул дверь. Кош рассчитывал встретить сопротивление, а вышло наоборот: увлеченный своим собственным усилием он упал головой вперед и ударился обо что-то лбом. Желая удержаться, Кош схватился за стул, который с шумом полетел на пол.

– Ну, теперь уж должны меня услышать, – подумал он. – Наконец-то!

Но не раздалось ни одного голоса, даже шепот не разбудил тишину ночи – ничто не шелохнулось.

– Кажется, воры были хитрее меня, – сказал Кош сам себе. – Дом, по-видимому, пуст, и они это знали, мошенники. Они похозяйничали, сколько им было угодно, и даже не нашли нужным, уходя, накинуть щеколду на дверь. Вот почему я так легко вошел.

Его рука нащупала на стене электрический выключатель и повернула его. Вспыхнувший свет на минуту ослепил его, но когда он открыл глаза, то зрелище, которое он увидел, было так неожиданно и ужасно, что он почувствовал, как волосы на его голове становятся дыбом, и с трудом подавил крик ужаса.

В комнате царил невообразимый беспорядок. В открытом шкафу видны были кипы развороченного белья, из аккуратных стопок были выдернуты простыни, которые, зацепившись, тут же висели, запачканные красным. Из выдвинутых ящиков были выброшены бумаги, тряпки, старые коробки – все это валялось на полу. На стене, обтянутой светлой тканью, недалеко от занавески, четкий отпечаток руки, совершенно красный, с растопыренными пальцами. Каминное зеркало, треснувшее во всю длину, было расколото в середине, и осколки стекла блестели на паркете. На умывальнике валялись обрывки белья и веревок вперемежку с измятыми конвертами; таз был до краев наполнен красной водой, и брызги того же цвета пятнали белый мрамор. Скрученное полотенце имело те же следы: все было разрушено, все было красно. В довершение всего, поперек кровати, опрокинувшись назад, с раскинутыми руками, из которых одна сжимала горлышко бутылки, осколки которой порезали ему ладонь, лежал человек с перерезанным горлом. Ужасная рана шла от левого уха почти до грудной кости, кровь заливала подушки, простыни и покрывала стены и мебель кровавым дождем. При резком свете электричества эта безмолвная комната, где все было красно, где повсюду были следы крови, имела скорее вид бойни, чем комнаты.