Узбекский барак - [10]

Он уныло материл узбеков, а те нехотя и неумело, не веря, что у них что-то получится, долбили еще не оттаявшую землю.

На пленных кривой не кричал, только косился. Или не знал, к чему придраться, или побаивался. Немцы работали споро и сосредоточенно. Услышав детский плач, они подняли головы, а увидев мать, подмигнули ей, заулыбались, лающими голосами что-то сказали друг другу.

Узбеки тоже подняли головы и равнодушно взглянули на Игоря. Он заревел еще громче, потянув мать от этого места.

«Ну че уставились? Бабу не видели?» — крикнул кривой. Узбеки отвели взгляды, их спины послушно согнулись. Немцы будто не слышали и продолжали обмениваться репликами, пока один из них, по-видимому старший — высокий, белокурый и мосластый, — не прикрикнул на товарищей.

Игорь потащил мать за руку от этого места, но она подошла к кривому и о чем-то спросила. Его лицо будто разделилось надвое — если рот недоверчиво осклабился, то глаз масляно заулыбался. Похоже, он понял ее вопрос по-своему и попытался взять ее за локоть, но мать отступила назад, отдернула руку…

«Ты же видел: они тебя не узнали, — сказала она, когда они вернулись домой. — Значит, это не они приходят к тебе ночью, правильно?»

«Нет, это они!» — упрямо сказал Игорь.

Через много лет они не раз вспоминали о том, что случилось возле рынка. Мать однажды сказала: там были узбеки, таджики, а также туркмены, мобилизованные на работу. Не знаю, правда это или просто анекдот, но, если их брали на фронт, то они или сразу погибали, или попадали в плен. Некоторых немцы возвращали к нашим окопам, повесив им на грудь таблички: для нас не пленный, для вас не солдат…

Наверно, мне это только казалось, ответил он матери, но тогда я мог бы точно сказать про каждого: вот этот садился рядом, на край моей койки, а этот подальше, в углу. А третий пришел в первый раз.

Тогда для меня все остается непонятным, вздохнула мать. Еще до того, как мы их встретили, ты верно описал этих несчастных. Я до сих пор это помню. Будто видела их твоими глазами. Нет, все-таки ты или что-то недоговариваешь, или… Может, ты все-таки где-то видел их без меня?

— Нам о них рассказывал Мансур, — отвечал он. — Получается, я сначала увидел их во сне, а уж потом наяву.

— Но ты понимаешь, что такого просто не может быть, — восклицала она. Ты просто внушил себе, слушая бредни Мансура, будто в нашем бараке поселились привидения. Как если бы мы жили в старинном фамильном замке. Тогда ты был маленький, но сейчас ты зрелый, образованный, разумный мужчина!

Ее отец до войны преподавал в Киевском университете политэкономию, мать была учительницей истории в школе, и у их единственной дочери было сугубо атеистическое мировоззрение. Вот почему в ее толковании снов о какой-то мистике не могло быть и речи.

Между тем его сновидения с узбеками возобновились. Только теперь они стали более сумбурными и неразборчивыми.

Он плакал по ночам, не давая спать соседям. Они стучали в стену, в тонкие дощатые перегородки.

(Кажется, Мансур никогда не стучал.)

Тогда мать ложилась рядом на узкую койку и так лежала на боку до самого утра.

Во всех бараках стояли одинаковые железные кровати, предназначенные скорее для монашеских келий. Они были привинчены к полу, поэтому их невозможно было поставить рядом.

С работы она приходила поздно вечером, разогревала на «буржуйке» еду, гладила и стирала, читала сказку на ночь, роняя голову и засыпая на табурете.

А рано утром убегала на завод, стараясь его не разбудить.

Однажды она попросила коменданта, потертого, как его френч с бренчавшими медалями, сдвинуть койки вместе. Он ответил не сразу, сначала оглядел мать сверху донизу, обнажив редкие, желтые вперемешку со стальными зубы… Она взгляд не отвела и тоже смотрела в упор, сузив глаза, играя желваками под обтянутыми скулами, отчего он насупился и сказал, что в других бараках тоже есть дети, но жалоб или замечаний нет. А вот койки воруют. Не далее как вчера в одном бараке унесли койку вместе с матрацем. Вырвали с мясом из пола и унесли. А до этого унесли бачок для питьевой воды вместе с кружкой и цепочкой. И еще взяли моду воровать радио.

В бараках висели черные тарелки, которые принимались хрипеть в определенное время, после чего оттуда доносился грозный, как если бы говорил сам Иегова, голос Левитана. Женщины сразу переставали разговаривать, а мужчины, обычно собиравшиеся заранее к определенному часу, слушали, курили, потом смачно сплевывали и, не глядя друг на друга, расходились.

Он подумает, сказал комендант. Пусть она сама к нему подойдет вечером после работы, и он решит. И снова взглянул исподлобья. Мне надо покормить и уложить спать сына, сказала мать. Покорми и уложи, сощурился комендант. И приходи. Он, как и другие мужики, проявлявшие к ней интерес, старался не замечать Игоря.

— А без этого никак? — спросила она после паузы. — Никак, — ответил он. Я подумаю, — сказала она, а когда он вышел, показала язык закрывшейся за ним двери. Вечером она никуда не пошла, и все осталось по-старому.

Но однажды утром она не встала, не услышав заводской гудок, и опоздала на работу. Вернулась поздно вечером, со следами слез на лице.