Узбекские повести - [20]

Денег у Мустафы хватает. У него их столько, что жить бы им с женой припеваючи до конца своих дней. Но не умеет сидеть Мустафа без дела. Едва наступает весна и чуть оживет земля, Мустафа начинает пахать. Пашет он выше эмирского арыка, на верхнем склоне холма. Опояшет холм одной бороздой, принимается за вторую, потом за третью, четвертую — и так до самой макушки холма. На вспаханной земле Мустафа сеет клевер, сажает дыни, кормовые арбузы для коров. А коров у него много, целых четыре. Еще он держит баранов на убой. Откормленных Мустафой баранов всякий мясник считает за счастье купить. Ходила даже легенда, будто однажды Мустафе пришлось подставить под курдюк своего барана большой табурет, до того оказался жирный баран… Но это, честно говоря, чистейшая выдумка, на которую способны лишь одни мясники. Нет у Мустафы никакого табурета. Это другой человек, Манзар-палван, а не Мустафа, так похвалялся перед Ибадулло Махсумом. Но и другое верно. В день, когда мясник Салех достиг возраста пророка, то есть когда ему исполнилось полных шестьдесят три года, он купил у Мустафы гиссарского барана с огромным курдюком, и мясо этого барана оказалось таким жирным, в пиршественном казане плавали одни лишь белые кусочки. Отличная тогда получилась шурпа у мясника Салеха. Перед тем как разрубить тушу барана, мясник Салех повесил ее на рогатине яблони и, позабыв, что сам угощает народ, долго любовался этой тушей, всячески прищелкивая языком и приговаривая:

— Ах, Мустафа!.. Велика же твоя доброта, Мустафа!.. Ты воистину мусульманин, Мустафа, ибо сам пророк наш Мухаммед любил такое мясо, хорошее вкусное мясо и упитанных женщин!..

Сам Мустафа тоже был на этом пиршестве, но, когда его спросили, каким же образом удалось ему откормить столь божественного барана, так и не смог ничего толком сказать. Пришлось за него ответить Ибадулло Махсуму:

— Видать, он научился у Манзара-палвана подставлять под курдюк табурет.

И удивился народ искусству Мустафы. А вот когда резали барана у самого Манзара-палвана, то хоть и хвастался он своим табуретом, не было такого удивления. Да и баран Манзара-палвана, хоть и подставлял Манзар под его курдюк табурет, не оказался таким жирным, и шурпа из того барана не получилась такой вкусной, как у мясника Салеха. Покойный мулла Данияр, любивший отменно покушать, оказывается, подлил в казан целый черпак кунжутного масла, видать, шурпа из барана Манзара-палвана показалась ему слишком постной.

Что-что, а откармливать баранов Мустафа умеет. У других так не получается. Поэтому зря завистники посмеиваются над ним. Скажем, всем галатепинским мужикам странно, что Мустафа ни разу в жизни не стриг своих баранов. Но тут все проще простого, не стоит даже и удивляться. Мустафа это делает исключительно ради бараньей шкуры. Даже продавая баранов на убой, он может скинуть с каждой головы по пять-десять рублей, но ни за что не отдаст шкуры. Шкуры он оставляет себе. Его старуха выскребет потом из шкуры остатки мяса и крови и начнет разминать так и сяк, пока шкура совсем не отмякнет, потом умастит ее соленым творогом и опять помнет… После окончательной выделки, которая, впрочем, длится не одну неделю, она возьмет несколько таких шкур и сошьет из них коврик. Оба они, и она и Мустафа, люди уже пожилые, овчина им пригодится, особенно зимой. Иногда старуха выделывает шкуры специально для Мустафы. Тогда Мустафа берет в руки шило, большие ножницы, дратву, воск и шьет себе и жене мягкие кауши. Если захочет, то может сшить и сапоги. И такие сапоги очень пригодятся зимой. Да и весною они удобны. Если есть тонкие портянки, то их можно носить даже в летнее время. Слатает Мустафа одну, две пары таких сапог, сядет на своего осла и поедет в Сарсан, где кузнец Салим сделает им набойки. А до Сарсана совсем недалеко — стоит перейти один перевал, а там, при подъеме на другой перевал, уже виден Сарсан. После кузнеца надо будет сапоги как следует натереть бараньим салом, высушить в тени — и вот они уже готовы. Надевай и иди вброд хоть через Зеравшан, вода в них не попадет.

В самом Галатепе мало ценителей таких сапог. Тут народ «чересчур культурный», как сетует иногда Ибадулло Махсум, и носят они готовые сапоги из магазина. Да есть еще у них какое-то дурацкое суеверие, верят они, будто сапоги, подбитые желтыми гвоздями, хороши, а белыми — никудышны. И носят они большей частью сапоги с желтыми гвоздями, хотя и те и другие разваливаются через каких-нибудь полгода. Мустафе иногда даже обидно бывает, что в родном кишлаке не ценят его сапог. Но зато в Сарсане, который вовсе не его родной кишлак, не встретишь ни одного кузнеца (а там, почитай, одни кузнецы и живут) без мустафинских сапог. Мустафа за свое изделие денег не берет. Один, едва открыв в воскресенье на галатепинском базаре свою походную кузницу, подкует у Мустафы ослика, другой делает ему хорошие шила, третий — железный кол для привязи скота, четвертый — еще что-то, не важно что, но очень полезное и хорошее. Словом, каждый старается отблагодарить тем, на что горазд. Скажем, шорник Мавлян из Чонкаймыша сам не носит мустафинские сапоги, но поскольку жене его по вкусу мустафинские кауши, то шорник снабжает Мустафу воском, нитками и жилками собственной выделки. Да и тесемки из бараньей шкуры у шорника Мавляна очень хорошие. А без этих тесемок Мустафе просто не обойтись. Мустафа, сам хоть и не делает, подобно шорнику Мавляну, конские седла, зато умеет мастерить крепкие седла для ослов, конские покрывала и потники.