Утро, полдень и вечер - [28]

Разъяренный полицейский отскочил в сторону. Потом, подбежав к машине и склонив одутловатое лицо, выглядывавшее из-под козырька офицерской фуражки, прорычал:

— Какого черта? Вы что, хотели задавить меня?

— Я ищу ребенка, а вас не видела.

— Дайте-ка мне ваши права.

Боясь, как бы не вынуть по ошибке какую-нибудь другую бумажку и таким образом выдать слепоту, Долорес подала ему свою потрепанную кожаную сумочку. Полицейский тщательно осмотрел содержимое, нашел, что нужно, потом вернул сумку Долорес.

— Куда едете? — Полицейский разговаривал уже более миролюбиво.

— На крестины к двоюродному брату.

— А где он живет?

Гарсиа движением подбородка, как это делают индейцы, указала на север.

— Он работает с его мужем в резервации.

— С чьим мужем?

— Двоюродный брат моего мужа; она строит там дома. Мой двоюродный брат готовит ей пищу.

Наступила пауза. Полицейский был явно сбит с толку.

— Ваш двоюродный брат — мужчина или женщина?

— Мой двоюродный брат — хороший мужчина. У него ребенок, его тоже надо крестить.

Полицейский офицер был не в силах что-либо понять.

— Очень сожалею, сестрица, но придется вам отложить крестины и быстренько возвращаться домой. Здесь нельзя сегодня ездить. Попробуйте завтра.

Долорес не хотела сдаваться.

— А как быть со священником? Она не придет завтра.

— Очень жаль, но иначе нельзя. Поворачивайте.

Долорес сидела потная от волнения. Как же ей развернуться? Для нее это очень рискованно. Наконец она включила мотор и медленно, дюйм за дюймом, стала пятиться. Теперь-то она знала, что должна держаться в стороне от больших дорог. Очевидно, на них поставлены заслоны, как это было во время забастовки. Это делалось для того, чтобы помешать людям скрыться или обратиться за помощью. Надо ехать кружным путем. Есть, например, дорога, по которой индейцы ездят на своих фургонах. Она проходит за маленькой фермой дровосека Хуанито Эрреры. Насколько Долорес помнила, эта проселочная дорога ведет прямо к границе штата — туда, где нет polisontes[24], которые станут допрашивать или заставят повернуть обратно. Она сможет поехать на почту и вызвать телеграммой адвоката из Бюро защиты прав рабочих в Коппер-сити, чтобы он приехал сюда и освободил Поло из тюрьмы.

Уходя из больницы, Консепсьон Канделария нарочно «забыла» снять форму медсестры. Форма позволяла ей слушать беспечную болтовню больничной прислуги и собирать по крупицам факты. Белый халат поможет ей и среди своих, которым она многое расскажет.

Прежде всего она решила разыскать Вудро Вильсона Лусеро и сказать ему, чтобы он уходил из города. Бэтт Боллинг не забыл, как шериф Гилли заставил его отвести револьвер от груди Лусеро. Она слышала, что Бэтт собирается лично «брать» Вудро. Затем надо сообщить мужу Эулалии Чавес, что Эулалия чувствует себя хорошо и что он может навестить ее в больнице благотворительного общества; нога у нее сломана, но пулю удалили, и Эулалия будет ходить.

Консепсьон боялась идти к жене Маркоса — Аните де Ривас. Маркос в тяжелом состоянии, а у Аниты нервы никуда не годятся. Она уже несколько лет уговаривала мужа отойти от рабочего движения и теперь, конечно, скажет: «Ну вот, я же предупреждала».

Как скажешь жене Мигеля Трастеро, у которого девять человек детей, что Мигель от удара по голове впал в буйное помешательство и, находясь в камере городской тюрьмы, бросился на Поло Гарсиа, подрался с надзирателем, после чего в смирительной рубашке был отправлен в больницу?

А как сказать семье Сандобала, что Сирило в лучшем случае останется парализованным, а в худшем — умрет. Придется соврать что-нибудь утешительное.

Консепсьон не понимала, что в трагических событиях, разворачивающихся на ее глазах, она могла бы выступить организатором, а не только самоотверженно бросаться на помощь каждому, кого постигло несчастье.

К полудню улицы Ла Сьенегиты запрудили легковые автомобили и грузовики с полицейскими. Лаяли и грызлись собаки. Дальше ехать было невозможно, и Консепсьон, остановив машину, вышла. Краешком глаза она наблюдала, как к ней идут двое мужчин и молодой парень с винтовками. Она делала вид, что не замечает их, пока один из мужчин не обратился к ней.

— А вы здесь зачем, сестра?

— Я из больницы.

— Это я и сам вижу. Разве здесь есть раненые?

Так вот оно что! Они Рамона ищут! Даже фамилию ее не спрашивают, очевидно полагая, что она американка. Консепсьон решила придать своей речи акцент южанки.

— Мне надо вернуть одежду.

— Чью одежду?

— Тех, в кого вы стреляли. — Консепсьон указала на кучу тряпья, лежавшего на заднем сиденье машины. — Мне велели отдать это родственникам и взять у них чистую смену.

— Это правда?

Консепсьон вытащила из кучи окровавленную юбку Эулалии.

— Если не верите — посмотрите.

Розовощекий паренек с шеей, как у цыпленка, видимо, почувствовал тошноту, но притворился равнодушным и, отвернувшись, сплюнул.

Мужчина, первый заговоривший с Консепсьон, не отставал:

— А вдруг вы не за этим сюда приехали? Уж не хотите ли вы помочь Рэймонду Дарси?

— А я и не знала, что его нашли, — ответила она. — Он что, действительно ранен?

Второй мужчина, спокойный и высокий, сказал:

— Оставь ее. Видишь, она не из тех. Пусть едет своей дорогой.