Утро красит нежным светом… Воспоминания о Москве 1920–1930-х годов - [4]

Тили-тили-тесто,

Жених и невеста,

Тесто засохло,

А невеста сдохла.

А то какой-нибудь балбес постарше подойдет к маленькому и с невинным видом попросит:

– Скажи «стакан».

– Стакан.

– Твой отец таракан.

Очень обидно становится, но балбес не унимается:

– Скажи «веревка».

– Веревка.

– Твоя мать воровка! Э-э, слышали? Его мать воровка! Он сам сказал.

От старших ребят можно было услышать стихи посложнее, да и позабористей. В ходу был, например, такой куплетец, произносимый многократно, громко и нараспев:

Товарищи, внимание!

На нас идет Германия,

Французы ни при чем —

Дерутся кирпичом.

Эта чушь, бесспорно, отголосок недавно прошедшей Первой мировой войны, а может быть, и немецкой оккупации, последовавшей после Брестского мира. Доставалось и американцам:

Один американец

Засунул в ж… палец

И думает, что он

Завел свой граммофон.

Подрастая, я всё большее участие принимал в дворовых детских играх. Они передавались – без изменения правил – от старших к младшим, быстро вспыхивали и так же быстро угасали, заменяясь другими. Игр было десятки, казалось, что они бессмертны; куда же они все или почти все бесследно исчезли? В современных дворах играют всего в какие-либо три-четыре игры. Загадка для социологов и психологов: почему так мало стало групповых игр?

На первом месте стояли уцелевшие до наших дней салки – в Ленинграде они называлась пятнашками. Дотронуться до другого означало осалить его, в Ленинграде – запятнать. Второе место занимал «штандер» – игра с мячом: как только водящий произносил: «Штандер!», все обязаны были замереть на месте, а тот, в кого попадал мяч, становился водящим. Жмурки и прятки не требуют пояснений. Интересны были варианты пряток – «обознатушки», когда прячущиеся менялись какой-либо частью одежды, дабы водящий назвал не то имя и продолжал водить, а также «двенадцать палочек». На доску-рычаг накладывались 12 маленьких палочек, затем кто-нибудь нажимал на конец доски и палочки разлетались в разные стороны. Водящий, прежде чем пойти искать, обязан был найти и вновь разложить на доске палочки, в это время играющие прятались. Самым эффектным было, воспользовавшись тем, что водящий далеко отошел от доски, подкрасться к ней и вновь нажать на её конец – ему снова приходилось собирать палочки, неловкого «заваживали» и доводили до слез.

Часто в этих случаях в окне появлялась мама неудачника и говорила:

– Ребятки, что вы над ним издеваетесь? Иди, Котенька, домой, брось эту глупую игру, я тебе конфетку дам.

Играли в кошки-мышки, чижика, вечный коридор, круговую веревочку, лапту, казаки-разбойники, горелки – игры, подчас довольно сложные и известные современному поколению только по названиям да по упоминаниям в классической художественной литературе. В горелки играл Нехлюдов с юной Катюшей в «Воскресении» Льва Толстого; как много теряют нынешние читатели, не зная содержания этой прекрасной игры, столь лирически описанной Толстым. У меня же до сих пор в ушах звенит припев горелок:

Гори, гори ясно,

Чтобы не погасло.

Глянь на небо —

Птички летят,

Колокольчики звенят.

Горим!

И начинается перебежка горящих, спасающихся от ловцов.

Специфически девичьими играми были бессмертные «классы», родившиеся едва ли не в Древнем Риме и распространенные, как я узнал, во всем мире: от Гренландии до Аляски и от Новой Зеландии до Латинской Америки. Любили девочки играть с мячом у стенки в игру, называвшуюся «девять-десять», во всякие соревнования со скакалкой.

Игр с пением было немного, одна из них начиналась с того, что кто-нибудь (водящий, определенный по «считалке») садился на корточки в центре круга из участников игры, которые пели:

Сиди, сиди, Яша,

Под ореховым кустом,

Грызи, грызи, Яша,

Орехи каленые,

Медом начиненные…

Дальнейшие слова, да и самый смысл игры я забыл: кажется, водящий Яша должен был выбирать себе невесту из круга или ловить кого-то. Сходной игрой была «корзиночка», которая запомнилась благодаря нудно-сентиментальному тексту и мотиву. Дети – непременно нечетное число – становились в круг, один выходил из круга и выбирал себе пару. При этом крут пел:

В этой корзиночке много цветов,

Я принесла их из разных садов,

Розы, фиалки, лилии там есть,

Всяких цветочков в корзиночке не счесть.

Далее стихи принимали несколько эротический характер:

Маятник качается,

Двенадцать часов бьет,

Петя просыпается и к Лидочке идёт.

Лидочка, Лидочка, как вы хороши,

Любит вас Петенька ото всей души.

Имена, разумеется, соответствовали водящему и его избраннице.

Круг сохранялся, но постепенно переформировывался: рядом, взявшись за руки, стояли парочки. Последнюю участницу, никем не избранную, выгоняли на всеобщее позорище в центр круга и издевательски пели:

Наша корзиночка стала пуста,

Лысая крыса осталась одна.

Жестокая игра! «Лысая крыса» начинала горько и безутешно рыдать. В эту игру, по идее общую, играли чаще всего одни девочки, мальчишки презирали её как бабски сентиментальную. Девочки же часто затевали «корзиночку» для сведения личных счетов, заранее договариваясь, кого оставить «лысой крысой».

Любопытно другое: 50 лет спустя мне попались в руки тексты песен из популярнейшей в пушкинское время оперы Геснера «Леста, или Днепровская русалка». Эту оперу Пушкин цитирует в «Евгении Онегине» («Приди в чертог ко мне златой!..»), не без ее влияния написана пушкинская «Русалка». Уже к середине прошлого века «Леста» была прочно забыта. Но один из ее хоров, как я прочитал, начинается словами: