Утро большого дня - [16]

Так, бодрясь, обошел он двор и направился к штольне. Но дороге заглянул в раскомандировку и остановился в дверях.

Огромное помещение было почти пусто. Едва начала собираться смена и несколько человек столпились у стенки, читая итоги вчерашнего дня. Смотрели на график жадно. Один выше всех, с подвязанной щекой, оперся на витое сверло и вытянул шею. Другой, в шлеме, веснущатый и маленький, поднимался на цыпочки и водил по строчкам пальцем. Старик читал из-за спин. Морщинки собрались на его лбу, а подбородок ершился сединою.

Потом заговорили наперебой, все сразу.

— Козлов-то уважил, на двести процентов.

— А Пашка отстал. Прохвастал Пашка!

Веснущатый заволновался.

— График трещит! Трещит, ребята! Думали люди такие — ан они лучше!

Это он произнес, обращаясь к Кунцову.

График, действительно, трещал. Красные цифры исполнения далеко перегнали план. Кунцов едва не улыбнулся навстречу веснущатому парню.

— Поздравьте, Михал Михалыч! — пробасили над самым ухом: — четвертая лава посажена!

Кунцов отшатнулся. За спиною стоял Роговицкий, гладил усы и хитро посмеивался.

— Вот как! — растерялся Кунцов и сказал почему-то с угрозой, — я пойду посмотрю... я... проверю!

Его хорошее настроение рухнуло. В смятении и тревоге он шел по квершлагу и таращил в темноту глаза. Повторял:

— Ну и что? И отлично! Что я, злодей?!

Но чувствовал себя не отлично. Опять сорвался и отстал от других. Предупреждал: опасно, опасно! Только зря обесценил свои слова!

Настланные пути теперь не радовали, а страшили. Мимо людей по строю работ он прошел торопясь. Только в безлюдном и темном переходе ему сделалось легче.

Он оперся спиной на холодную вагонетку и отер вспотевшее лицо. Сразу понял, что в лаву теперь открылся широкий путь. Все препятствия сломлены. Наступало ужасное испытание: или Кунцову выдать себя головой, или штольню обречь на катастрофу.

Вздрогнув, он крикнул:

— Что же мне делать?

Хотелось не верить, что четверо суток могли так сломать и перековеркать всю жизнь. Но забывал, что это лишь конец процесса, лишь быстрое завершение того, что накапливалось годами. Все в Кунцове пришло в неустойчивое равновесие и рухнуло теперь от первого толчка.

Ярость, как дымное облако, окутала его. Он вспомнил людей, поставивших его в такое положение, и проклял их, сжимая кулаки.

— Безумцы, авантюристы! Не выйдет у вас, не выйдет!

И точно в ответ из тьмы безлюдного перехода блеснула лампочка. В страшном испуге Кунцов отскочил от вагонетки. Лампочка перестала двигаться. Овладев собой, Кунцов нахмурился и пошел навстречу.

— Желаю здравствовать, гражданин начальник! — произнес в темноте голос, и Кунцов увидел лицо с бородавкой над рыжей бровью.

— Ты чего? — крикнул он, но человек стоял упорно, только быстро мигал глазами.

— К вашей милости, — сказал он и развел руками, — нет житья! Хвощ убить посулился...

— Жалуйся своему начальству! — с сердцем оборвал Кунцов и хотел пройти.

— То есть, позвольте спросить, товарищу Роговицкому?

— Зачем Роговицкому? — опять крикнул Кунцов, — Звягину! Инженеру Звягину!

И неожиданно для себя прибавил:

— Он сам без пяти минут заключенный и сможет тебя понять! — Сказал и пошел вперед.

Человек тотчас тронулся следом, держась позади и немного сбоку.

— А дозвольте узнать, — почтительно начал он, — как это инженер Звягин могут сделаться заключенным?

— А так, — ответил через плечо Кунцов, — если за эти два дня произойдет на его участке несчастный случай, он сядет!

— Вот как-с! — изумился человек, — сядет?!

Дальше они шли молча. Слышней сделался гул работы, штрек кончался и выходил в квершлаг. Тогда шедший сзади прибавил шагу и дерзко спросил:

— Это какие два дня? Сегодня и завтра?

— Сегодня и завтра! — охотно ответил ему Кунцов.

* * *

Звягин проснулся в техническом бюро на диване. Проснулся и солнечный луч скользнул по глазам.

— Эх, денек! — огляделся он, — ба! Да сегодня кончается срок!

Роговицкий вошел шумно.

— К первому штреку приткнулись! Доброе утро!

Посмотрел на диван и разворчался:

— Третий день из штольни не выгонишь! Толком не отдыхает, путем не ест, как это можно? До ночи чтобы ты и не показывался под землю! Слышишь?

Заглянул Кукушкин и по обычаю засиял.

— Мала беда, день свободный, а вам и податься некуда! Помните, говорить со мной обещали? Пойдемте ко мне обедать!

Звягин взглянул на часы.

— Приду!

Вышел из комнаты, посмотрел и выбрал взрыхленную санями дорогу. Путь ломался петлями по сахарной глади горы. Куда-то тянул и Звягин пошел по этому пути.

Глотал чистейший морозный воздух и щурился от голубого блеска снега. Первый раз за три дня остался один. Хорошо так итти и ни о чем не думать! Нехватало Марины. Будь она рядом, и мир бы стал полон без изъяна! Заиграл бы, как эти снега искрятся золотым переливом, под глазом солнца!

На вершине горы показалось особенно хорошо.

— Сопки пузатые! — улыбнулся Звягин, — важность какая! Сидят, точно куклы-бабы на чайниках!

Белизна разрывалась лужайками мертвой травы, прорехами шоколадных пашен и мерзлых огородов. А долина жила. В свистках, в дымах, в грохотаньи стройки.

Пятилеткой назад в долинке ютилась горсточка шорских[1] домов. А сейчас целый поезд угольных хопперов движется под горой. Шахматным рядом рассыпался городок трудпереселенцев, а внизу, под ногами, квартал настоящего города.