Утренняя заря - [142]

— А… а мои заслуги?

Мошойго попросту ничего не ответил ему, только отмахнулся, как от назойливой мухи: не видите, мол, я занят, обедаю, не желаю пустыми разговорами заниматься.

Капчанди немного подождал: может быть, одумается еще этот мужлан? Но Мошойго даже ни разу не взглянул в его сторону. Что оставалось делать? Капчанди нахлобучил картуз на голову, застегнул куртку и, отдуваясь и свистя, как плохо закрытая кастрюля, со злобой сказал:

— Что же, Петер, лишил ты меня имущества, но власть на тебе не кончается!.. Есть еще советы — областной и выше. Я докажу свою правоту, буду оспаривать ваше решение, подам иск. Больше половины моей земли и по сей день пустует, никто ее не обрабатывает… — И он ушел, хлопнув дверью.

— Ой, Петер! Ой, муженек! — запричитала жена. — Что ты наделал? Рассердил барина!

— Барина? Какой он тебе барин? — заорал на жену Мошойго, запихивая в рот кусок жирной ветчины. — Не вой! Чего воешь! Не знаешь, что ли: закатилось барское солнышко!

Но Капчанди и в самом деле не смирился, все пороги обил сначала в областном, а потом и в Национальном совете, писал прошения, показывал справку об участии в движении Сопротивления. Многого он не достиг, но Мошойго все же получил запрос: почему новые хозяева не обрабатывают полученную ими землю?

А у Мошойго и своих бед хватало. Разве недостаточно и того, что ил покрыл три хольда его пшеницы?

Опять отправился Мошойго в поле посмотреть на пшеницу, над ответом на запрос подумать. Да уж лучше бы он не ходил туда! Поле было покрыто блестящей черной коркой, редкие ростки, пробивавшиеся сквозь ил, походили на щетину, выросшую на щеках покойника. У Мошойго защемило сердце.

— Ложкой собирать мне, что ли, эту вонючую грязь? А ведь делать что-то надо! Не то и меня обвинят, что земля пустует, да и о хлебе на зиму для семьи надо подумать.

Мошойго задумчиво тыкал палкой в ил, машинально бороздил черную поверхность железным наконечником. И вдруг его осенило: борона здесь нужна! Именно борона, да потяжелее. Воздух пустить к корням, дать им возможность дышать!..

Мошойго и сам не понимал, как ему пришло в голову такое. Машинальный досадливый жест подсказал ему, как превратить горе в радость, убыток в прибыль.

А прибыль из этого получилась, да еще какая!

Даже самые лучшие удобрения не дали бы такого результата, как этот незваный гость — та самая «грязь», которую он так ругал. Пшеница выросла такая, что приезжали из центра любоваться ею. Но самой главной удачей было то, что засуха не оказывала никакого влияния на покрытую этой «грязью» землю. Сверху «грязь» бороздили трещины, но чуть глубже, если ее немного копнуть, она оставалась такой же блестящей и влажной и была похожа на тесто, когда оно плохо подходит и хлеб получается с закалом.

Что за пшеница выросла на удобренном «грязью» поле! Очень скоро она перегнала в росте пшеницу на соседних полях, которая не пострадала от паводка и была хороша. На поле у Мошойго пшеница стояла зеленой стеной, высотой почти в человеческий рост, гордо покачивая тучными колосьями, а на соседних — пожелтела и сникла от жары.

— Никак двадцать три центнера! — У Мошойго замер в руках карандаш, когда они вместе с инспектором взвесили собранное зерно и подсчитали средний урожай с одного хольда.

— Вы можете гордиться! Почет вам и награда, дядюшка Петер! — взволнованно говорил ему инспектор, очень болевший за честь своей области. — А Капчанди со своими кляузами пусть катится к черту!

Но Мошойго не было никакого дела ни до Капчанди, ни до обещанной награды. Его одолевали теперь заботы иного рода: он не знал, что делать с пшеничной рекой, так неожиданно хлынувшей к нему в дом. Когда чердак был наполнен, пшеницу начали ссыпать в кухню, потом в комнату, домашние ходили по колено в зерне, а спали во дворе под тутовым деревом.

Наконец пшеницу рассыпали по мешкам. Инфляция кончилась, пшеница была в то время дороже золота, и Мошойго купил на вырученные деньги такого коня, который, как говорится, копытами звезды с неба сшибает. А на месте старого плетеного шалаша за домом, служившего хлевом, выросла конюшня. Мошойго занялся извозом, а неожиданную удачу решил сделать постоянной. Весной он уже сам таскал «грязь» на свое поле.

От этой работы он чуть не надорвался. Теперь его пшеница была посеяна на другом участке, подальше от реки, а его жена, сын и старшая дочь проклинали ту минуту, когда Мошойго уверовал в «грязь». Однако мучились они не зря: семья Мошойго опять собрала около двадцати центнеров с хольда, а соседи, которые еще недавно смеясь показывали пальцем на выпачканных в грязи Мошойго, теперь кусали себе локти от зависти.

Да и как было не завидовать?! В конюшне у Мошойго рядом с Ленке уже стоял Пейко, в хлеву хрюкали шесть откормленных свиней, а сам Мошойго целую зиму занимался извозом — возил камни для общества по борьбе с наводнениями. И если кто-нибудь из соседей, встретясь с ним на ярмарке или во время праздника сбора винограда, говорил не без ехидства: «Везет же некоторым!» — Мошойго презрительно смотрел на него, а сам думал: «А почему мне не должно везти? На то у меня и голова на плечах, да и руки умелые».