Утренняя заря - [144]

4

Может быть, Мошойго попросту был злым, жестоким человеком? Может быть, он был несправедлив к своим домашним? Нет. Во всяком случае, не совсем так. Радость стяжательства, жадного, ненасытного приобретательства, вид материальных ценностей, рождающихся из труда его собственных рук, являющихся плодом его усилий, — все это затмило в нем способность здраво мыслить. Он не понимал, как его источник радости может стать для семьи источником горя. Он не делал ничего недозволенного, не приносил никакого вреда своим односельчанам. Никто не запрещает и другим потягаться с ним смекалкой и силами, если им это удастся.

На другое утро Мошойго еще больше укрепился в своем решении. В душе у него кипело раздражение. Он чистил в конюшне лошадей Ленке и Пейко, когда в дверях появился Михай Дэли.

— Чего тебе? — не особенно дружелюбно встретил гостя Мошойго.

— Большие новости у нас, Петер, — ответил ему коренастый, смуглый, неторопливый секретарь. — Производственный кооператив организуем.

— Ну и что? — огрызнулся Мошойго, не прерывая работы.

Он усиленно скреб лошадь, желая показать, что услышанная новость его нисколько не интересует. Да он и действительно не сразу понял значение события, весть о котором принес ему секретарь.

— Мы подумали, что надо и с тобой потолковать. Ты был председателем комитета по разделу земли, а все бывшие члены земельного комитета вошли теперь в комиссию по организации кооператива. Очень хорошо было бы, чтобы зачинатели стали теперь продолжателями. И для деревни это был бы хороший пример: строители демократии стали строителями социализма.

— Ну и что? — Мошойго перестал скрести лошадь и почувствовал, как им овладевает страх.

— Неужели не понимаешь? — Дэли шагнул к Мошойго, положил ему на плечо руку. Голос его звучал серьезно, почти торжественное — Послушай меня, Петер. — Он искал слова, которые могли бы дойти до сердца Мошойго. — И деревня, и я знаем, что тебе улыбнулось счастье. Знаем мы и то, что ты не упустил его, ловко использовал стихийное бедствие: построил дом, приобрел лошадей, в домашней работе тебе мотор помогает, извозом занялся. Одно лишь лыко тебе не в строку: семья-то твоя недовольна этим, браток!

Мошойго выпрямился, откинул назад голову, как будто его кто в лицо ударил.

— Откуда тебе это известно? Сын написал? Нажаловался?

— Каждому это видно, у кого глаза есть, Петер. Ты в понедельник запрягаешь лошадей, натягиваешь вожжи, а жена твоя и дочь надрываются в поле. Кто в деревне, кроме них, окапывает картошку при луне? И напрасно ты так на меня смотришь, я тебе правильно говорю, сам видел.

— Я не приказывал им этого, не заставлял…

— Но ведь ты хочешь, чтобы в семье и доме порядок был? Как ты, так и они… Подумай, браток, разве это жизнь? Да и на себя посмотри, ведь от тебя только кожа да кости остались. С чертом ты, что ли, договор заключил себя мучить?

— Демократия у нас: что хочу, то и делаю.

Михай Дэли кивнул: так, мол, действительно у нас теперь демократия, а про себя удивился, каким колючим и несговорчивым стал Мошойго с тех пор, как его дела пошли в гору. Но будь что будет, Дэли все же решил задать ему последний вопрос, припасенный на самый крайний случай:

— Слыхал я, собираешься ты купить крупорушку. Говорят, уже договорился с одним кулаком из Яношфа.

— Ну и что?

— Не покупай лучше, просчитаешься с ней, Петер.

— Как это? Хотелось бы мне знать почему?

— Неужели не понимаешь? Заржавеет она у тебя в сарае, ломаного гроша не заработаешь ты на этой крупорушке.

— Это ты мне, что ли, не дашь? Ты запретишь?

— Не я, а кто повыше меня. Не дадут тебе разрешения на крупорушку.

— Даже в том случае, если механиком при ней моя дочь будет?

— Даже и тогда… У нас теперь ограничивают, а не размножают кулаков. Такие, значит, дела, на это и рассчитывай, если ты вообще еще не разучился рассчитывать, браток.

Мошойго был поражен. Ему стало страшно: ведь он мог пустить на ветер большие деньги, более десяти тысяч форинтов, если бы в следующую субботу купил эту окаянную крупорушку. Плакали бы его денежки!.. Когда его соблазняли, уговаривали купить, то убедили в том, что никаких осложнений не будет, с разрешением все уладится, если машину будет обслуживать кто-нибудь из их семьи. И вот — на тебе…

Или, может быть, Дэли шутит, хочет попугать его? Нет, не шутит он, глядит серьезно и строго и опять заводит разговор о кооперативе.

— Людям выгодно вступать в кооператив, потому что у них хлеба будет больше, а для тебя кооператив — облегчение от забот, возможность жить поспокойнее. Мы не принуждаем тебя, на аркане не тянем, только просим: подумай… Никакие деревья до неба не вырастут, да и удача не птица, ее не запрешь в клетку, улетит она, когда ты меньше всего этого ждать будешь.

— Вот она, моя удача! — воскликнул Мошойго, протянув вперед руки. — И ни бог, ни люди не лишат меня этой удачи. Все, что у меня есть, я сам сделал, своим умом и вот этими руками! Один сделал, понимаешь?

— Правильно, — согласился Дэли. — Все это ты честным трудом заработал, но не забывай, что в батраках у Капчанди ты тоже не бездельничал. Когда надо было навоз возить, так для тебя утро в имении Капчанди в три часа ночи наступало. Вот ты говоришь: демократия. Правильно! А кем ты был без демократии? И теперь не было бы у тебя ни кола ни двора, не помог бы тебе ни труд твой, ни удача. Так-то, Петер!