Утреннее море - [53]

— Приказом и обсуждением ограничимся? — Царице намеченного было мало. — Я бы подумала о возможности его дальнейшего пребывания в плавкоманде. Подведет он…

— Ни-ни, — Капитонов накрыл лысину ладонями. — Если что случится, как раз Олег первый бросится, чтобы помочь, выручить. Верно, Виль Юрьевич?

* * *

В тот же день, когда ему разрешили недолгие прогулки, Виль из медпункта перебрался в свой домик под грабами. Соседа по жилью — Антаряна — почти не видел: жизнь в лагере споро, как бы взахлеб, катила своим чередом. Погода установилась и, видно, надолго. Было сухо и жарко. Наверстывая упущенное, отряды, едва закончив одно, брались за другое. Дважды в день ходили на море и по вечерам обязательно танцевали или смотрели кино. Под завязку были загружены все — и дети, и взрослые.

Виль научился по звукам определять картину жизни лагеря. Ему хотелось пройтись — мимо домиков-палат, к ручью, к отрядным местам, посмотреть на все, от чего маленько отвык, но воли себе он не давал. При ходьбе тело побаливало, голова немного кружилась. Да и отощал он, видик у него не самый товарный, чтоб лезть на глаза тем, кого распирает здоровьем и силой. Самое же главное — Пирошка обещала заглядывать, как только выкроится минутка. Минутка могла выкроиться неожиданно, и Виль боялся, что Пирошка придет, а его на месте не окажется. Он или лежал в комнате, читал рассказы Чехова, или сидел, подремывая, в кресле на веранде, или неспешно толокся под грабами у скальной стены, к которой притулился домик.

Никогда он не испытывал такого интереса к природе, ко всему живому, как теперь. Коренной горожанин, он плохо разбирался в растениях и в дикой живности, особенно мелкой — во всяких козявках и букашках. И сейчас увлеченно разглядывал листву деревьев, восхищался изумительно совершенными формами цветов. Из поселка залетали пчелы, опускались на цветы, сосредоточенно обшаривали их. Из стороны в сторону метались бабочки — ловили кого-то невидимого, увертывались от кого-то, столь же невидимого? Сидя на теплом валуне, наблюдал он озабоченную суету муравьев. На стволах деревьев, на земле, средь травы, на выпуклом боку скалы пролегали пути, по которым бегали муравьи, часто едва ли не строем — длинными колоннами. Странно, что эти крошки не казались слабыми и ничтожными даже в сравнении со всем громадным, что было вокруг, — деревьями, скалами, разворотом ущелья, простором неба над ним…

На этот раз Пирошка пришла, когда солнце было, считай, у самой верхней точки дуги, по которой оно огибало свод неба. Тени, прячась от зноя, жались к стволам деревьев и к скальной стене.

— Так и перегреться можно, — сказала Пирошка. — Тебе разрешено гулять в меру, а не загорать. В комнату, немедленно в комнату — отдохни перед обедом.

— Иду-иду, но ты все-таки взгляни на этих работяг и добытчиков, — пригласил Виль.

— Так вот чем ты любуешься?

— Всем, что тут растет, бегает, летает! Как я мог не замечать всего этого раньше?

— Раньше ты был здоров, а сейчас ты еще болен и тело твое помнит, в какой опасности было. Оно хочет окрепнуть, избавиться от боли, набраться силы. Побережем его!

Смеясь, Пирошка помогла Вилю встать, увела его в комнату, уложила в постель, накрыла одеялом:

— После солнцепека здесь прохладно. А тебе необходимо тепло.

Пирошка стала спокойней, уверенней в себе, хотя и побледнела, и похудела. Она отчаянно нервничала, пока у Олега и Лидии-Лидуси все не утряслось…

Ей бы самой отдохнуть, отлежаться! Но она спешила — ушла, пообещав, что придет в тихий час, а потом еще и еще, как только выкроится минутка…

Она приходила, и действительно не больше, чем на минутку-другую. Так — от одной короткой встречи до другой — и день прошел, вечер наступил.

На эстраде показывали фильм, по ущелью раскатывались голоса и выстрелы — шел детектив. Виль одиноко сидел на веранде, а на том камне, который он себе облюбовал, устроились Антарян и Царица. Они были едва видны в вечерней мгле, шептались о чем-то. А потом Царица запела, медленно и мягко пела она. Заключительные строчки каждого куплета повторялись, и Антарян подхватывал повтор, сплетал свой голос с голосом Царицы:

И грустно… словно тает час…

Да, грустно, словно тает час…

Последний… на веку моем…

Вечер был не просто теплый, но томяще теплый. В недвижном воздухе пахло чем-то терпким, то ли привядшей листвой, то ли привядшей травой, а может, и тем и другим заодно. И душу томило от тепла и медленного и грустного пения.

Антарян, фаворит ее величества, такой благоразумный — редкостно благоразумный и предусмотрительный, — гляди ты, тянется и тянется к Царице, от которой другие прячутся. Что-то видит он в ней, что-то такое, без чего ему не обойтись! Не властен он над собой! Чем все это обернется для него?

Почему здесь, на море, где все так ладно, красиво и молодо, случается и горькое? Почему Антарян покоряется Царице? Почему Лидия-Лидуся не хочет видеть Олега, отличного парня? Почему Лидия-Лидуся соперничает с Пирошкой? Что нашла она в нем, в Виле? Может, все дело в том, что он подвернулся в эту пору — переломную для Лидии-Лидуси? Будь плавруком другой, смотришь, влюбилась бы она в другого? В спорте так нередко бывает: девушки влюбляются в своих тренеров…