Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - [46]
«Изречения» начинаются с вопроса Конфуция своим ученикам:
Учиться и иметь случай исполнять то, чему научились – не довольно ли этого? Когда друзья приезжают издалека – это ли не радость? Быть терпеливым, даже когда тебя не понимают – это ли не признак благородного человека?[409]
Вокруг Конфуция сложился круг друзей: обучение (сюэ) было здесь не индивидуальным, а общим делом, и определенно не имело своей целью абстрактный поиск истины. Цель была в том, чтобы «исполнять то, чему научились», и овладение конфуцианским знанием мыслилось неотделимым от глубокого личного преображения. Любимым учеником Конфуция был Янь Ху, человек скромного происхождения с наклонностью к мистике. Однажды Конфуций сказал, что Янь Ху – единственный член его школы, поистине любящий «учение»: не потому, что он овладел набором аксиом и правил, а потому, что изменилось его поведение по отношению к другим. Он записывал свои промахи, тщательно их исправлял, и поведение его улучшалось день ото дня: «Он не изливал свой гнев на ни в чем не повинных и не повторял одну ошибку дважды»[410]. Другому своему ученику, живому и увлекающемуся Цзы-гуну, Конфуций сказал однажды: кто познал учение, тот живет так, чтобы ни об одном своем поступке не пришлось сожалеть[411]. Как пояснял еще один ученик, Жэн-цзы, обучение у Конфуция сопровождалось постоянным и тщательным критическим разбором не внутренних движений души, а своего поведения с окружающими[412]:
Каждый день я задаю себе три вопроса: в том, что делал я сегодня ради других, не жалел ли сил? Когда общался с друзьями, каждому ли моему слову можно было верить? Не передавал ли я другим того, что сперва не проверил на себе?[413]
Ученики Конфуция изучали классические тексты – «Документы», «Песнопения», «Ритуалы» и «Музыку»[414] – но изучение этих книг было неотделимо от постоянных «практических занятий» по доброте и благоразумию в повседневной жизни. А поскольку доброту и благоразумие следовало проявлять к другим, обучение никак не могло быть индивидуальным. «Чтобы укрепить себя, надо попробовать укрепить другого, – объяснял Конфуций. – Чтобы усилить себя, надо попробовать усилить другого»[415]. Такое творческое партнерство было ключевым элементом обучения, ибо суть его заключалась в том, чтобы превзойти свое эго. Целью был экстазис, «выход из себя» – но не в виде драматических экстатических видений, как у Иезекииля, а в форме вежливости и сострадания. Пока чжун-цзы не начинал всем сердцем откликаться на нужды ближних, он оставался сосредоточен на себе, замкнут в собственном тесном и хрупком мирке[416].
Таким образом, все изучение писания было посвящено жэнь — слово, которому Конфуций отказывался дать определение, поскольку его истинное значение не удавалось выразить понятными категориями того времени[417]. Единственный способ понять жэнь – практиковать его, доведя до совершенства, по примеру Яо и Шуня. В эпоху Чжоу жэнь («благородство») отличало чжун-цзы от простонародья, но Конфуций придал этому понятию нравственное значение: он верил, что жэнь есть «Сила Пути» (дао-дэ), позволившая Мудрым Царям править без насилия, поскольку они действовали в согласии с законами Неба или Природы. «Как нам достичь жэнь?» – спросил Янь Ху. «Ке чжи фу ли», – отвечал Конфуций. «Согните свое эго и подчинитесь ли»[418].
Готовность уступать другим не рождается в нас от природы; то же можно сказать о почтении и постоянном памятовании о нуждах ближних. Конфуций понимал, что одни лишь размышления о важности самоумаления, почтения и благоразумия не помогут смирить наши эгоистические порывы – и, как и современные нейрофизиологи, знал, что телесные жесты и упражнения могут многому нас научить. Стилизованная жестикуляция ли позволяла чжун-цзы освоить навык «уступать» другим и ввести его в привычку. Вместо гордых и агрессивных поз и жестов внешняя почтительность, выраженная в позах и жестах ли, помогала усвоить и внутреннее отношение внимания и уважения к окружающим. Обрядовость поднимала обычные биологические действия на иной уровень. Ритуалы подтверждали, что мы ведем себя достойно, и наделяли повседневные дела церемониальной торжественностью, заставляющей человека ощутить святость жизни. Реформированный ритуализм, из которого исключили сосредоточенность на статусе и положении, восстанавливал доброжелательность и достоинство человеческого общения. Обряд наделял святостью не только того, кто его исполнял, но и тех, с кем он имел дело. Конфуций понимал психологическую истину, лежащую за древним верованием, что ритуалы сыновней почтительности создают божественный шень, позволяющий смертному человеку стать божественным предком.
Ли, закон Неба, учил людей иметь дело друг с другом как с равными, как с партнерами по общей церемонии, в которой личность играет второстепенную роль в сравнении с гармонией целого. Поэтому ритуал был не просто средством самовоспитания: он имел и политическое значение. Когда кто-то из учеников спросил Конфуция, как применить
