Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - [33]
Через много столетий после войны и победы эта песнь все еще бросала вызов слушателям, как объясняет один текст, написанный в IV в. до н. э.:
Что касается «Ратной песни», то вот о чем она: о том, чтобы подавить мятежников, отложить оружие, защищать великое, сделать безопасными труды, принести народу мир, принести массам гармонию, сделать изобильными все источники – и тем заставить потомков не забывать эти строфы[287].
Много столетий этот обряд побуждал его участников не забывать неудобную истину: справедливость и мир, как бы трудно ни было их достичь – это то, чего требует от них Небо, конечная и всеобъемлющая сила жизни.
В Х в. до н. э. поэзию не читали в уединении: скорее, это было коллективное действо, выражавшее цели общины и соединенное с общественным ритуалом. Китайский иероглиф «ши» («песнопение») возник как сочетание изображений руки и ноги – движение танцора. Позже, когда стали более важны слова, к ним прибавились изображения рта (цю) и речи (ян)[288]. В древнейших песнопениях, возможно, составленных в первое столетие правления Чжоу, часто используется личное местоимение «мы», что заставляет думать, что их пели хором все участники «празднества».
Для восприятия «Песнопений», как и почти всех писаний, критически важно то, что эти стихи не просто декламировали вслух, но и пели. Язык – сравнительно недавнее достижение эволюции, а музыка для человека намного более фундаментальна: считается, что протолюди могли общаться пением еще до того, как научились говорить[289]. Порождение правого полушария мозга, на глубинном уровне связанное с телом, музыка вызывает у разных людей одновременные физические реакции и отклики, и поэтому может служить объединению на более глубинном уровне, чем чисто рациональный. Как поясняет психолог Энтони Сторр, «она обладает способностью усиливать и углублять эмоцию, вызванную тем или иным конкретным событием, и одновременно координировать эмоции группы людей»[290]. Несомненно, именно это происходило со знатью Чжоу во время бин. Музыка порождает то обострение сознания, которого люди почти по всему свету с энтузиазмом ищут и переживают как одно из высочайших проявлений жизни. В музыке, как и в стихах, ритм создает недоступное прозе ощущение спонтанности и «готовности», ощущение, что нечто важное происходит прямо сейчас. Как объясняет литературный критик А. А. Ричардс, она создает «ткань ожиданий, удовлетворений, разочарований, удивлений»[291]. Все это добавляет силы тому ощущению преданности, сплоченности и энергичного действия, которое стараются передать «Песнопения».
«Песнопения» – не единственное писание, которое следовало исполнять таким образом. «Гу Мин», две главы «Документов», предлагают подробное описание коронации царя Куна (он наследовал Чену и взошел на трон около 1005 г. до н. э.), возможно, типовое для обряда коронации династии Чжоу в целом[292]. Услышав, что он должен наследовать своему отцу, царь дважды кланяется со словами: «Я – ничто, никто, я лишь дитя. Как могу я править четырьмя концами страны и оказывать почитание славе Неба?»[293] На это хор отвечает песнопением:
Затем князья напоминают Куну, что ему следует уважать Мандат, и в этот миг хор разражается новым песнопением:
А затем, когда император отвечает, что приложит все силы, чтобы «явить сияние» своих прославленных предков, хор выпевает заключительные слова песнопения:
Нейрофизиологи говорят нам, что телесные движения – один из важнейших для нас способов познания себя и окружающего мира[297]. Ритуал переносит в настоящее тщательно отобранные и сохраненные в памяти события прошлого – а физические действия участников ритуала, так сказать, вписывают прошлое в их тела. Хорошо продуманный и искусно построенный обряд способен также вызвать трансцендентный опыт, в котором участник обряда в экстазе выходит за пределы своего Я и переживает глубинное преображение. Ритуал бин – «угощение предков» – создавал земную копию Двора Неба. В начале обряда жрец выводил во двор младших членов царствующего дома, каждый из которых изображал какого-то предка: там их приветствовали с величайшим почтением и под прекрасную музыку провожали к своим местам, откуда им предстояло смотреть на танцы. Принцы и их усопшие предки вступали в некое священное общение. Принимая на себя роль обожествленного предка, юный принц учился культивировать в себе шень — собственную священную суть. Играя роль, мы становимся кем-то иным, чем мы сами; надевая личину, на время оставляем позади собственное Я. Физически повинуясь традиции, мы учимся воплощать ее на более глубинном уровне, чем рациональный
