Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - [27]
Брахмодья не стремилась сознательно завести в тупик, не пыталась навести тень на плетень: это была здравая оценка нашей способности понять вселенную. Не случайно современные физики приходят к выводу, что некоторым проблемам суждено остаться неразрешимыми. «Структура природы в конечном счете может оказаться такова, что ограничения нашего мыслительного процесса просто не дадут нам возможности вполне ее понять, – писал американский физик Перси Бриджмен (1882–1961). – Мир меркнет и ускользает от нас… Нам предстоит нечто поистине невыразимое»[227].
Второй гимн, внесенный в Ригведу позже, основывается на древнем арийском мифе о добровольном самопожертвовании Первого Человека – акте божественного кенозиса, положившем начало миру. Риши рассказывали, как эта первозданная «Личность» (Пуруша – корень тот же, что в слове «персона») по собственной свободной воле приходит на место жертвоприношения, ложится на свежескошенную траву и позволяет богам себя убить. Его тело разъяли на части, и из этих частей расчлененного тела родился космос и все, что в нем, включая и дэвов, и классы арийского общества:
Уста его стали Брамином; плечи сделались Воином [Кшатрием]; бедра – Народом [Вайшьей], из ступней родились Слуги [Шудры].
Луна родилась из его ума; из ока его родилось Солнце. Индра и Агни вышли из уст его, из дыхания жизни его родился Ветер. Из пупка его вышло срединное пространство, из головы – небеса. Из ступней его вышла земля, из ушей – части света[228].
Даже Четыре Веды вышли из мертвого тела Пуруши: «Из этого жертвоприношения, на котором было предложено все – стихи, и песнопения, и ритмы родились из него, из него родились и словесные формулы»[229]. Этот гимн прославлял взаимосвязь всех вещей и присущую им всем сакральность, ибо все на свете вышло из единого тела, сразу и человеческого, и божественного. Перед нами ранний пример темы, общей для всех писаний: человек как высшая реальность, в которой сходится воедино вся вселенная. Ранние христиане таким же образом воспринимали Иисуса во славе, так же умершего кенотическим образом[230]. И это поразительно перекликается с современным представлением о человеке как микрокосме, в котором, как голограмма, присутствует макрокосм.
К IХ в. до н. э. Пуруша и Праджапати в ведическом воображении слились в единую фигуру, но их история стала мрачнее. «Брахманы» описывают, как Праджапати, «Все», создал три мира – землю, небеса и пространство между ними – из самого себя посредством ритуализованной тапас[231], а затем «вновь вошел» во все созданное, став его телом, дыханием и сокровенной внутренней сутью – атманом[232]. Все это сходится с мировоззрением изначальных гимнов. Но в других текстах мы уже не видим Праджапати безмятежным и вседовольным: там он одинок и уязвим. Он творит, ибо нуждается в обществе, и его творение выходит дисгармоничным. Его создания слабы и болезненны; одни не могут дышать, других мучают демоны[233]; они сражаются и пожирают друг друга; некоторые бегут от Праджапати, а тот настолько ослаблен излиянием творческой силы, что богам, которых он создал, приходится его же оживлять[234]. «Соберите меня снова!» – молит он, и Агни выстраивает его, шаг за шагом, так же, как брамины ритуально складывают Огненный алтарь: «Когда [жрец] складывает пять слоев – из этих пяти частей тела он строит Праджапати»[235].
Миф никогда не существует в одной-единственной версии. В писаниях часто сопоставлены различные рассказы об одном и том же мифическом событии – и в каждом имеются какие-то важные прозрения. В этих новых историях подчеркивается уязвимость Праджапати и хрупкость вселенной, но другие «Брахманы» предлагают другую точку зрения, наделяющую человека космической миссией. Они утверждают, что Праджапати создал три мира, произнеся три священных слова – бху, бхува и сва – не имеющие семантического значения, но содержащие в себе мистическую суть Вед[236]. Праджапати описан здесь как первый риши: он «увидел» ведические гимны, стихотворные размеры и ритуалы[237], а затем их исполнил – читая ведические гимны, как хотр, исполняя песнопения, как удгатр, произнося священные формулы, как адварью[238] – так что теперь, когда эти мантры поют жрецы, они поддерживают расколотый мир Праджапати и продлевают его существование[239].
К IX в. до н. э. «слово прозрения» (мантра), усмиряющее тревогу ариев на празднике Нового года, приобрело творческую силу, подобно трем священным словам Праджапати, никак не связанную с его значением. Его просто требовалось громко и правильно произнести. Источником его мощи была рта, священная сила, стабилизирующая вселенную[240]. Мантре трудно дать определение. Для голландского ученого Яна Гонды мантра – общее название для последовательности слов, за которыми «предполагается магическая, религиозная или духовная действенность, [и] которые произносят, бормочут или поют исполнители ведического ритуала»[241]. Мантра не имеет никакого отношения к молитве, в которой человеческий язык используется для выражения трансцендентных понятий, и ничего общего с сюжетами писаний, персонифицирующих божественное. Мантра безлична, практична и – для современных умов – безнадежно иррациональна
