Утраченное время - [140]

Появившийся здесь Бутби стал настаивать, чтобы Черчилль немедленно порвал с премьер-министром. «Если

вы теперь его поддержите,— говорил он,— то спасете его. Порвите с ним сейчас же и завтра можете занять его место».

Дафф Купер и Бутби ушли; сгорбившись, Черчилль остался сидеть в своем кресле, пытаясь решить, что же делать.

В 9 часов утра 3 сентября 1939 года Гендерсон вручил английский ультиматум министру иностранных дел Германии. Ультиматум требовал, чтобы германское правительство до 11 часов дня заявило о выводе немецких войск из Польши. Если такого заявления не последует, Англия и Германия с этого момента будут находиться в состоянии войны.

Гитлер и Риббентроп отказались принять английского посла, и тот был вынужден вручить ноту личному переводчику Гитлера Паулю Шмидту.

В Лондоне на башне здания английского парламента Большой Бен отбил 10 часов 30 минут утра. Через тридцать минут истекал срок ультиматума, предъявленного правительству Германии.

В кабинете премьер-министра на Даунинг-стрит, 10, царило замешательство, ибо только что из Форин Оффиса прибежал посланец с сообщением, что Геринг выразил готовность немедленно вылететь в Лондон и просит согласия премьер-министра принять его.

В комнате рядом с кабинетом Чемберлена находился сотрудник радиостанции Би-Би-Си Лиддел. С микрофоном он ждал момента, чтобы представить радиослушателям премьер-министра, когда тот обратится к английскому народу с объявлением, что Англия вступает в войну с Германией. Выступление было назначено на 11 часов 15 минут.

Премьер-министр сидел в своем кабинете, обхватив руками голову. Он выглядел больным и усталым. В нескольких ярдах от него стоял Гораций Вильсон. Он, должно быть, догадывался, что беспокоило его хозяина: следует ли принять предложение Геринга?

Проходили минуты. Вдруг послышался бой часов: било 11 часов. Официально война уже началась. Но Чемберлен все еще не двигался с места. Он не шевельнулся еще десять минут, затем неожиданно обернулся к своему 370

секретарю и сказал: «Скажите диктору, что выступление откладывается».

Было И часов 13 минут, когда об этом сообщили Лид-делу. «Боже мой, что же происходит? Ведь война-то началась, не так ли? Почему же не сообщить об этом народу и всему миру?»

О чем думал Невиль Чемберлен в те долгие минуты, когда он сидел за своим столом, и в те шестьдесят секунд после того, как просил передать об отсрочке своего выступления, никто никогда не узнает, ибо он никому не рассказывал этого, даже Горацию Вильсону.

В 11 часов 14 минут премьер-министр снова изменил свое решение. Со вздохом он встал из-за своего стола и направился в соседнюю комнату к Лидделу, чтобы выступить по радио.

«Он весь сгорбился и стал очень, очень серьезен,— вспоминает Лиддел.— Я наклонился через его плечо и сделал объявление в микрофон. Он начал говорить».

«Для всех нас это печальный день,— сказал Невиль Чемберлен,— и более всех он печален для меня. Война между Англией и Германией началась».

Пока что у Германа Геринга не было основания для беспокойства относительно исхода войны. Франция еще не объявила о своем вступлении в войну, что, как можно было предполагать, означало глубокое расхождение между союзниками, а в Польше вермахт успешно справлялся с поставленной перед ним задачей.

Когда истекали последние минуты английского ультиматума воскресным утром 3 сентября, а над Лондоном выли сирены, объявляя воздушную тревогу, польская Поморская кавалерийская бригада готовилась дать бой в Тучельской пустоши, у самой горловины «польского коридора».

Танки, бронемашины и моторизованная пехота генерала Гудериана за ночь продвинулись далеко от реки Браге и теперь стремительно приближались к Висле. «Прошла неуверенность первых дней боев,— писал в своем дневнике Гудериан.— Войска быстро продвигаются.

Скоро мы выйдем к Висле. Западня для поляков захлопнулась! »

Задача Поморской кавалерийской бригады состояла в том, чтобы воспрепятствовать окружению польских войск. Бригада являлась отборным соединением, полностью укомплектованным личным составом, в совершенстве владевшим мастерством кавалерийских атак. Гейнц Гудериан хорошо подготовился к встрече с бригадой. Перед поляками сначала появились цепи моторизованных дозоров, поддержанных с флангов пехотой. Кавалеристам, едва сдерживавшим лошадей, противник показался как раз такой целью, какую они ожидали, чтобы продемонстрировать решимость Польши отбросить немцев и окончательно опозорить их.

Медленно, соблюдая строй, кавалерия вышла из леса, перестроилась в длинные цепи и начала продвижение размеренным шагом. Когда на поле появилось уже достаточно большое количество наступавшей немецкой пехоты и мотопехоты на автомашинах, раздалась громовая команда: «Шашки наголо!»

Послышался слившийся воедино лязг выхваченных из ножен сабель. Бригада вышла на середину поля, затем перешла в галоп, в то время как укрытые в лесу легкие полевые орудия поляков внезапно открыли огонь по немецкой пехоте и машинам. Немцы неожиданно повернули и стали отходить.

Поляки пришпорили лошадей и увеличили скорость, убежденные, что противник в страхе бежит. В этот момент и появились танки Гудериана. Не спеша, методически, они выходили из укрытий, тяжеловесно перемещаясь через пустошь, точно благодушные железные увальни. Тщетно хлестали сабли и пики о бронированные бока танков.