Утраченное кафе «У Шиндлеров». История Холокоста и судьба одной австро-венгерской семьи - [121]

Но ведь некоторые из самых интересных рассказов Курта о его дяде, о докторе Блохе, о гауляйтере Гофере на поверку оказались правдой. Теперь я знаю их во всех подробностях. Мне очень радостно понимать, кого я вижу на снимках, унаследованных от Курта. И теперь я гораздо лучше представляю, что происходило в Австрии в прошлом веке и как темная страница ее истории повлияла на жизнь моей семьи и образ мыслей наших современников.

Почти все три последних года я по необходимости прожила в прошлом, но вот сейчас я сижу в самом что ни на есть настоящем ресторане XXI века под названием Das Schindler. Чувство такое, будто призрак былого воскрес и занял свое место среди живых. Пожалуй, самое лучшее во всем этом, что мой пристальный взгляд в прошлое обогатил и настоящее, и будущее. В Австрии я нашла множество новых друзей. А самое главное – семья, расколотая враждой, судебными тяжбами и войной, теперь воссоединилась, а ее члены постоянно поддерживают контакты между собой.

Приносят первое блюдо: современную австрийскую версию пасты с трюфельным маслом и свежими грибами для вегетарианцев и стейк для мясоедов, но меня больше интересует сладкое. Споров не возникает. Все мы заказываем яблочный штрудель.

Мы смотрим из окна на Мария-Терезиен-штрассе и, когда солнце заходит за Нордкетте, поднимаем бокалы и провозглашаем тост за кафе и за Курта, хорошего, пусть и очень сложного человека.

Шиндлеры вернулись домой.

Эпилог Память и памятники

Уоппинг, Лондон, 2020 год

Снова и снова я думаю о том, как все-таки трудно разбираться с полярно противоположными воспоминаниями. Правда, с отцом все куда труднее. Сейчас он мне одновременно и яснее, и непонятнее. Я теперь больше знаю о его внешней жизни, а вот внутренняя жизнь и мысли во многом так и остались для меня непостижимыми.

Хуже всего иметь дело с очевидной неправдой или очень возможной неправдой, и больше всего досаждало мне его отсутствие при событиях «хрустальной ночи». Думаю также, что в 1948 году, находясь в лагере для перемещенных лиц, он не думал ехать в Израиль, хотя и уверял власти в обратном. В те времена с деньгами было туго, и, думаю, его заботило только одно: где бы найти источник финансирования.

Даже не отрицая, что память крайне ненадежна, зная о феномене «памяти-вспышки», нельзя все же восполнить некоторые ее провалы. Только когда в 2019 году в Лондоне появилась сестра с коллекцией марок Курта, я убедилась в этом на собственном примере.

В двух неуклюжих дорожных сумках мы обнаружили целую связку открыток, отправленных им из заключения, из тюрем Брикстона, Вондсворта, Мэйдстоуна и Форд-Оупена. На них всегда была строгая приписка: «Не выбрасывать!» Я совсем забыла, что он это делал. А ведь таким способом он хотел достучаться до своих молодых дочерей. Мне стало ясно, что так он хотел показать нам, как нас любит, хотя и находится не рядом. Желание судить его совершенно испарилось. Наоборот, мне захотелось стряхнуть с себя отчуждение и гнев.

Эти открытки и сотни пустых конвертов красноречиво говорили еще и об отцовской неприкаянности. Он жил во многих странах, по самым разным адресам, нигде не задерживаясь. Его детство и большая часть взрослой жизни прошли в Австрии, и после смерти, я чувствую, ему хотелось бы быть там.

Когда я посетила семейное захоронение Шиндлеров в Инсбруке, то увидела, что на памятниках не хватает многих имен. Я стояла перед покрытым пятнами мрамором, вчитывалась в еле видные буквы и понимала, что должна восполнить этот пробел. Я познакомилась с местным изготовителем памятников, и он согласился добавить имена не только Марты, Зигфрида и Софии, но и наших родителей. Я обратилась к сестрам за советом.

Профессии мужской части семьи Шиндлеров были написаны золотыми буквами. Мы с сестрой долго ломали головы, как в нескольких словах описать жизнь Курта. Решили ограничиться тем, что под именем поставили даты жизни и смерти. Это показалось наиболее правильным. Прах Курта и Мэри будет покоиться теперь здесь, на маленьком еврейском кладбище Инсбрука.

Занимаясь своими розысками и разъездами, я заметила, как много по сравнению со временами отрочества знаю теперь о моем Инсбруке. Сегодня я смотрю на него другими глазами. Бознерплац с крошечным магазином, где я покупала Vanillekipferl, миндально-ванильное печенье в форме полумесяца, теперь для меня еще и место, где нацисты собирались, чтобы идти бить моего деда. На Сильгассе, где подростком я играла в баскетбол, располагался еврейский молельный зал, уничтоженный нацистами в «хрустальную ночь». На Мария-Терезиен-штрассе, по которой я каждый день ходила в школу и из школы, не только располагалось шикарное кафе моего деда, но и проходили национал-социалистические парады, изобилующие свастиками. Идти по следам собственной юности оказалось нелегко. Воспоминания окрасились в более темные цвета.

Да и на саму Австрию я взглянула по-другому. Во время своего отпуска у знакомого историка в Инсбруке я взяла почитать учебник истории повышенного уровня сложности. Сейчас по нему учатся все австрийские школьники, желающие сдать экзамен повышенного уровня сложности (Matura). Там написано совсем не то, чему в конце 1980-х годов учили меня.