Утраченное кафе «У Шиндлеров». История Холокоста и судьба одной австро-венгерской семьи - [122]

В том, старом, учебнике рассказ о Второй мировой войне умещался на двух страницах – так, заключительный аккорд учебного года, не больше. Он начинался с того, что хотя концентрационные лагеря, конечно, существовали, но изобрели их в Англо-бурскую войну в Южной Африке. Да, фактически это было верно, но в то же время отвлекало внимание от рассказа о событиях 1939–1945 годов. В новом учебнике, к моей радости, рассказ занимает сорок четыре страницы и уже не сводится к тезису об Австрии – первой жертве Гитлера. Книга открывается сдержанным, но недвусмысленным введением:

Даже сегодня встречаются люди – как правило, бывшие нацисты, их дети и внуки, на которых конечно же влияла домашняя обстановка, – которые говорят о «положительных сторонах» национал-социалистической диктатуры в Австрии. Очевидно, для них важнее всего собственные воспоминания или интерпретация событий, так что даже воспоминания свидетелей или доказанные наукой факты преступлений национал-социализма их не разубеждают.

Появляются все более изобретательные способы общения с историей. За последнее десятилетие Михаэль Гуггенбергер изучил свидетельства того, что произошло в «хрустальную ночь», составил краткое описание каждого десятка инцидентов и дополнил его рассказом, что потом случилось с каждым человеком, которого она коснулась. Гюнтер Лидер, президент еврейской общины Инсбрука, записал вариант на немецком языке. Я же внесла свой вклад, в 2019 году записав английский вариант. Сейчас они доступны онлайн, их можно установить как приложение на смартфон, а значит, каждый может прогуляться по улицам Инсбрука и послушать, что происходило здесь в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года.

Я очень много думала о связи между памятью и памятниками, и не только из-за личного вопроса, что писать на надгробиях. Что делает памятник хорошим? Служит ли он цели, и если да, то какой?

Поколение исполнителей, жертв и свидетелей Холокоста уже почти ушло из жизни. У детей Второй мировой войны есть свои дети, внуки и даже правнуки. Да, эхо Холокоста еще звучит, но с каждым поколением оно становится все тише. Эмоциональная связь слабеет. Новым поколениям нужно придумать, как понимать и запоминать, и искусство, символы и структуры играют здесь не последнюю роль.

Внешний вид любого памятника, естественно, выражает умонастроение того, кто его ставит. В Британии военные памятники легко вписываются в контекст истории страны, напоминая о героическом самопожертвовании во имя благородной, демократической цели. В Германии и Австрии военные памятники – это еще своего рода самопроверка на ответственность и чувство вины.

В Германии огромное количество памятников Холокосту – в конце XX века их было 243 в одном лишь Берлине[52]. В Австрии, закрывавшей или прикрывавшей глаза на очевидное, все обстояло по-другому. С памятниками не торопились, а когда все же ставили, то снабжали малопонятными надписями. В некоторых австрийских городах их ставят только сейчас.

Теперь почти ничто не напоминает о том, что происходило в инсбрукском лагере Райхенау, где хладнокровно расстреляли моего двоюродного брата Эгона Дубски. Упоминание о замученных и погибших «патриотах» придает его кровавой истории героизм, которого на самом деле не было и следа. Возможно, там были и патриоты, но большинство – и, конечно, Эгон – попали туда по другим причинам. У Эгона с Луизой не было детей, которые вспоминали бы о них. Мне бы очень хотелось улучшить мемориал в Райхенау, чтобы и сам лагерь, и то, что в нем происходило, осталось в памяти и чтобы фамилия Дубски не исчезла в расселинах истории.

Еще одно мое горячее желание – отдать дань памяти необыкновенно храбрым Фреду Майеру, Гансу Вийнбергу, Францу Веберу и их женщинам-помощницам, которые сумели убедить гауляйтера Гофера сдать Инсбрук без кровопролития и без вреда прекрасной архитектуре города. Их имена совершенно не видны и не слышны в нынешней жизни города. А по-моему, знать их должны так же хорошо, как имя героя Тироля Андреаса Гофера. Монумент воздвигать вовсе не обязательно, но вот назвать улицы в их честь или учредить день их памяти было бы хорошо.

В самом центре Линца, любимого города Гитлера, я с огромным удивлением не нашла никакого памятника, посвященного Холокосту. На окраине города, на старом, полузабытом кладбище, с калиткой, запирающейся на замок, я еле разыскала единственный памятник местным евреям Линца. У местного историка-краеведа Верены Вагнер я поинтересовалась, не могла ли я его просто не заметить. Она ответила, что на многих школах, в том числе и на той, где училась она, установили мемориальные доски погибшим ученикам-евреям. От нее же я узнала, что не так давно – правда, чуть ли не через восемьдесят лет после событий – город Линц объявил-таки конкурс на проект памятника.

Я бродила по красивым барочным улицам старого города и отмечала, что ни на зданиях, ни на мостовых не оставили ни следа Третьего рейха. До недавнего времени казалось, что почти весь Линц решительно забыл о прошлом. Однако не так давно городские власти объявили об установке небольших столбиков с изображением дверного звонка и фамилиями у тех домов, где когда-то жили евреи. Об этом я сообщила Джону Кафке в Америку. Он очень обрадовался и немедленно обратился к историку-краеведу с просьбой, чтобы имена членов его семьи тоже появились на таком столбике.