Услышать тебя - [62]

— Принесла какое-нибудь кляузное письмо на мой материал? — поинтересовался Сергей. Случалось, Валя приносила такие письма.

— Вот ты все пишешь положительные очерки, а почему бы тебе не написать критическую статью? Или фельетон?

— Я человек добрый.

— У меня есть великолепный факт… — Валя помахала письмом. — Ну, а если тебе не по зубам, я отдам Султанову.

Сергей положил ручку на стопку бумаги — он строчил в номер информацию на первую полосу — и взглянул на Молчанову.

— А почему сама не напишешь?

— Не говори глупостей! — усмехнулась Валя. — Помнишь, как-то в театре, ну когда ты познакомился со своей ненаглядной Лилей… ты мне честно сказал, что я никакая не журналистка Так вот, ты абсолютно прав. Не дано мне, Сергей Волков, писать фельетоны и очерки. Мне дано сидеть в отделе писем и отвечать нашим дорогим читателям. Кому-то ведь нужно делать и эту работу, верно?

И хотя на губах девушки по-прежнему была насмешливая улыбка, в голосе прозвучали горькие нотки.

Утешать Сергей не умел. Заерзав на скрипучем стуле, он спросил:

— Что за письмо?

Но Валя Молчанова еще не все сказала. Чуть склонив маленькую голову набок и глядя на Сергея подведенными голубыми глазами, отчетливо произнесла:

— Было глупо с моей стороны ругать твой очерк, так же как было глупо завидовать тебе. Одна глупость, как видишь, тянет за собой другую… Мне все равно, что ты обо мне думаешь, но я должна была тебе это сказать. Ну вот и все… — Она с облегчением вздохнула. — Материал я принесла тебе не потому, что чувствую себя виноватой… Ты напишешь хороший фельетон. Лучше, чем кто-либо другой.

Положила на стол исписанный лист бумаги с пришпиленным к нему голубым конвертом, повернулась и ушла, дробно простучав каблуками. Сергей посмотрел на захлопнувшуюся дверь, пожал плечами и взял бумаги…

И вот фельетон написан. Говорят, хороший фельетон, а в газете его все нет и нет. Очерк бы давно прошел. Положительные материалы долго не маринуют…

«К черту фельетон! — выругался про себя Сергей. — Сколько можно думать об одном и том же?»

Дружок перебежал дорогу и остановился у ворот, за которыми виднелись длинные крытые прилавки колхозного рынка. Пес задирал морду, ловя соблазнительные запахи. Делать все равно было нечего, и Сергей завернул на рынок. В стороне от ларьков продавали с возов картошку. Обложенные соломой раскрытые мешки стояли на санях, лошадки мирно хрустели сеном. Мужики в полушубках и тулупах озябшими руками накладывали в ведра крупные коричневые клубни и вываливали покупателям в сетки и сумки.

У застекленного павильона, где продавали молочно-мясные продукты, стоял коренастый красноносый бородач в серой мятой ушанке и, будто музыкант в литавры, звучно хлопал двумя плоскими вялеными лещами.

— Знатная закуска под пиво! — приговаривал бородач. — Сам пымал, сам завялил, сам и продаю!

Соображая, сколько с собой денег, Сергей подошел к мужику. Вяленый лещ в конце зимы — это редкость.

— Почем? — спросил Сергей.

Бородач, держа белесых лещей за широкие хвосты, шлепнул их друг о дружку. На обледенелую землю просыпалась крупная чешуя.

— Выкладывай на бутылку и забирай оба лаптя, — сказал бородач. — Лещи что надо. Сам пымал, сам завялил…

— Сам и продаешь, — улыбнулся Сергей, шаря в карманах. На бутылку он набрал, осталось еще и себе на пиво.

Свистнув Дружка, Сергей с лещами под мышкой отправился в ближайший пивной павильон. Прохожие с завистью оглядывались. Сергей нагнулся и погладил собаку. Если бы не Дружок, не видать бы ему этих лещей. И в голову не пришло бы заглянуть на базар.

В павильоне было тепло, остро пахло копченой селедкой и табаком. Рослая молодая буфетчица в белом фартуке, туго перепоясанном трехцветным шарфом, возвышалась за прилавком. Звали ее Маруся. Говорили, что у Маруси твердый характер и крепкая рука. В своем заведении она обходилась без милиции. Если кто из подвыпивших забузит, Маруся ненадолго оставляла свой пост у огромной пивной бочки с ручным насосом и выплывала в павильон. Без лишних слов брала могучей рукой скандалиста за воротник и выставляла за дверь. Подперев крутые бока крепкими кулаками, молча ждала: не захочет ли оконфузившийся возвратиться. Если он начинал ломиться в дверь, то Маруся повторяла всю процедуру сначала. Только на этот раз выходила из павильона вместе с ним. Зимой натирала смутьянам уши снегом, а летом окунала буйной головой в деревянную бочку с водой, которая специально для этой процедуры стояла у павильона.

Впрочем, к этим мерам Маруся прибегала редко: в городе ее хорошо знали и даже отъявленные скандалисты вели себя здесь смирно.

Мест за высокими мраморными столиками не было, и Сергей уже собирался повернуться и уйти: можно ведь и в магазине купить несколько бутылок пива и выпить под леща перед обедом, — но тут его окликнули. У столика в углу стоял Дадонов и приветливо кивал, приглашая присоединиться. Лицо у Павла Петровича красное, распаренное, видно, только что из бани.

— С легким паром, — сказал Сергей.

— Ты где это отоварился такими лещами? — спросил Дадонов.

— Сейчас мы одному из них голову оторвем, — улыбнулся Сергей. Он был рад встрече.

Пока Сергей разделывал леща, Павел Петрович сходил к стойке и принес четыре кружки свежего бочкового пива. Белая пена, лопаясь и оседая, высоко вздымалась над краями.