Уроки Красного Октября - [17]
Увлечение идеей мировой революции, доходящее до маниакальности, очень дорого обошлось России, особенно если учесть, что сначала многим большевикам, в том числе и Ленину, мировая революция казалась достижимой в самое ближайшее время. Для ее торжества, разумеется, незачем было церемониться со своей страной и народом. Начались ошеломляюще радикальные и столь же безумные эксперименты, что, впрочем, понятно, поскольку «в то время, когда социалистическое движение находится на подъеме, захватывает все большие области и манит надеждой разрушения старого строя во всем мире – тогда социалистические государства и в своей практической деятельности оказываются гораздо радикальнее»[160]. Печать надежды на мировую революцию лежит на политике военного коммунизма[161], поднявшей русское крестьянство «на дыбу». То же самое можно сказать о планах коллективизации в сельском хозяйстве, о создании коммун и, конечно же, о расказачивании, которое можно уподобить уничтожению целого этносоциального объединения, являющегося структурообразующим компонентом традиционного российского общества.
Установка на революционные войны как средство распространения мировой революции подталкивала к милитаризации хозяйственной и общественной жизни страны. Выступая на IX съезде РКП(б) в 1920 г., Троцкий развивал такую мысль: «В военной области имеется соответствующий аппарат, который пускается в действие для принуждения солдат к исполнению своих обязанностей. Это должно быть в том или другом виде и в области трудовой. Безусловно, если мы серьезно говорим о плановом хозяйстве, которое охватывается из центра единством замысла, когда рабочая сила распределяется в соответствии с хозяйственным планом на данной стадии развития, рабочая сила не может быть бродячей Русью. Она должна быть перебрасываема, назначаема, командируема точно так же, как солдаты».[162] Дальше – пуще: «Эта милитаризация немыслима без милитаризации профессиональных союзов как таковых, без установления такого режима, при котором каждый рабочий чувствует себя солдатом труда, который не может собою свободно располагать, если дан наряд перебросить его, он должен его выполнить; если он не выполнит – он будет дезертиром, которого карают!»[163] Троцкий не был бы Троцким, если бы под свои проекты фельдфебеля от революции не подвел теоретическую базу. «Если принять за чистую монету старый буржуазный предрассудок, – говорил он, – или не старый буржуазный предрассудок, а старую буржуазную аксиому, которая стала предрассудком, о том, что принудительный труд не производителен, то это относится не только к трудармии, но и к трудовой повинности в целом, к основе нашего хозяйственного строительства, а стало быть, к социалистической организации вообще»[164]. Троцкий решительно не соглашался с этим: «Если труд организован на неправильном принципе, на принципе принуждения, если принуждение враждебно производительности труда, значит, мы обречены на экономический упадок, как бы мы ни изворачивались, что бы мы ни делали. Но это есть предрассудок… Утверждение, что свободный труд, вольнонаемный труд производительнее труда принудительного, было безусловно правильно в применении к строю феодальному, строю буржуазному»[165].
Троцкий строил свои представления, безусловно, заглядывая в кладезь марксистских премудростей. К. Маркс и Ф. Энгельс считали необходимым после социалистической революции установление «одинаковой трудовой повинности для всех», а также «создание трудовых армий, в особенности для земледелия». На VII съезде РКП(б), созванном в экстренном порядке, Ленин среди неотложных задач ставил и такие, как «принудительное объединение всего населения в потребительско-производительные коммуны» и «немедленный приступ к полному осуществлению трудовой повинности, с наиболее осторожным и постепенным распространением ее на мелкое, живущее своим хозяйством без наемного труда крестьянство»[166].
Жизнь не оправдала надежд на мировую революцию и показала не только искусственность всех названных выше мер, но и их большую опасность, грозящую большевикам потерей власти. Они слишком забежали вперед. Надо было отступать, хотя бы временно. Нэп и означал, как им казалось, временное отступление. Так оно, пожалуй, и было, но не во всем. Обращение к нэпу стало началом конца политики интернационализации русской революции, т. е. политики Россия для революции. Перед партийной правящей верхушкой чрезвычайно остро возникла, по выражению Г. П. Федотова, проблема «национализации» революции[167]. Только разрешив эту проблему, Россия могла выйти на путь национального строительства и, вопреки стараниям ее недругов, обеспечить себе будущее, а большевики – удержать власть.
Переход к «национализации» Октябрьской революции принял на начальном этапе форму борьбы И. В. Сталина и его соратников с «троцкистско-зиновьевским блоком» и «социал-демократическим уклоном» в партии[168]. Оппозиционный блок, отстаивавший теорию «перманентной революции», был разгромлен. Но инерционная сила мышления (а может быть, тактика борьбы с блоком) не позволила даже Сталину не думать «об интересах международной революции»
