Урок кириллицы - [37]

— Что ни говори, а в основе творчества художника должна лежать только любовь, — как бы подводя итоги, произнес Берлинский. — Месть, ненависть или злоба — это все равно что опухоль в голове, они зацикливают человека на его собственной боли и не дают видеть страдания других. Именно это главным образом и отличает творчество одного писателя от другого. Вот, скажем, сумел же Александр Снежнолицын в своих повестях «Матренин — вор» и «Один пень и ванна Денисовича» общее для всего нашего народа чувство выразить через судьбы частных персонажей! И это при том, что он и сам срок отсидел, и онкология у него была обнаружена… А вот упомянутый вами здоровый и свободный писатель Павлин Облыжный не смог пересилить свою частную обиду и нагружает теперь ею все свои писания, а через них и всех своих читателей. Мол, мне было херово, так пускай и вас потошнит…

Глава Ѳ (9)

— ФИ! ТА кие нынче мелкие писатели пошли? — разочарованно протянул Панкратий Аристархович. — Право же, зря только время на разговор потратили. Давайте-ка лучше выпьем по рюмочке да пойдем отдыхать.

Он принес бутылку «Столичной» и наполнил рюмки.

— Ну… С Богом…

И в эту минуту настойчиво затрезвонил телефон.

— Тебя, — подняв трубку, сказал Борис.

Звонил Горохов.

— Ну ты как там, жив?

— Да вроде.

— Был сегодня на площади?

— Был.

— Вот, сам теперь видел, каковы они, последние времена.

— Ну да.

— С работой ничего не получилось?

— Нет.

— И что ты решил?

— Поеду домой. Что мне тут ещё делать?

— Ну да, ну да, это точно… Без работы здесь делать нечего, это так. Если хочешь, приезжай завтра, попрощаемся. Земляки все-таки.

— Хорошо, я приеду.

Я положил трубку, а на следующее утро, заехав сначала в Центральные железнодорожные кассы и купив себе билет на завтрашний поезд, поехал на дачу к Горохову.

— Так значит, уезжаешь? — наваливая себе на тарелку здоровенный кусок кремового торта, уточнил писатель.

— Да, Василий Николаевич. Как это ни грустно, а приходится возвращаться домой. Ничего не поделаешь.

— Ты только давай тут не впадай в уныние, уныние — один из самых тяжких грехов для христианина, запомни это. А то ещё где-нибудь архив мой от расстройства потеряешь. Ты обвязал его дополнительно веревкой?

— Обвязал, Василий Николаевич. Только все равно грустно.

— А ты — улыбайся. Я тут как-то прошлой зимой вышел в Москве во двор, а там пацаны на площадке в хоккей играют. И одному шайбой в лоб как залепят, он аж взвыл: «Да вы че, блин, офонарели? Больно же!» А те ему со смехом: «А ты — улыбайся…» Это у них, у молодых, тогда прикол такой был советовать, когда кому-то хреново: «А ты — улыбайся».

— Спасибо, — усмехнулся я. — Я возьму на вооружение.

— Во-во. Не помешает…

Он энергично уписывал свое блюдо, с присёрбыванием отхлебывая из большой чашки длинные глотки чая.

— Значит, уезжаешь, — ещё раз произнес он. — Ну-ну… С кириллицей-то, надеюсь, разобрался?

— Да почитал кое-что.

— Это хорошо. Только исторические романы не читай — там не реконструкция древнерусской речи, а сплошные выдумки. Историческая проза это вообще фантастика наоборот.

— Как это?

— А почитай внимательно, как она пишется. «Эх, не договорил я с митрополитом! — подумал князь Иван, вдевая ногу в стремя…» Ну откуда автору знать, что думал князь четыре века назад, а? Поэтому я и говорю, что это чистейшее фантазирование.

— Ну почему же… Я читал романы Александра Цыгеня, в них вроде бы очень все правдоподобно. Да и Валерий Ганнушкин их хвалит, а это все-таки руководитель вашего Союза писателей.

— Похвала Ганнушкина, Алексей — это ещё не критерий. Ты ведь всего не знаешь, откуда тебе знать… Саша Цыгень — это, говорят, побочный сын Валерия Никодимовича, вот он его и пропагандирует, где только может…

Он отрезал себе ещё одну порцию торта и долил в чашку чая.

— Ладно, Алексей. Сейчас не это главное. Сейчас, как говорится, ангела-хранителя тебе… Поклонись там нашим родным Кундерам. Да с архивом в дороге будь поосторожнее — кругом одно ворье…

Распростившись с Гороховым, я вернулся в Москву и, обходя милиционеров, добрался до пивогоровской квартиры. Позвонив Боре, узнал, нет ли каких новостей от Фимки из Арзамаса, и сообщил, на какое время купил себе обратный билет.

— Хорошо, мы завтра с ребятами придем тебя проводить, — пообещал он.

Остаток вечера я провел с Панкратием Аристарховичем, но разговор наш как-то откровенно не клеился, хотя старик и откопал для меня (наверняка заинтересовавшую бы в другое время) цитату из Велесовой книги: «Нет, не достойны мы быть Даждьбоговыми внуками. Те ведь молятся богам: „Да будут чистыми души и телеса наши, и да поимеем жизнь с праотцами нашими, во богах слившись во единую Правду“. Вот каковы истинные Даждьбоговы внуки».

— Древние понимали, что жизнь — это сплошное математическое действие, суммирующее все человеческие поступки, все его слова и мысли. Вспомни, какую надпись прочитал Даниил Валтасару: «Мене, мене, текел, упарсин» «Бог исчислил царство твое, оно взвешено на весах и разделено». То есть всё указывает на числовую основу Божественного Суда. Так и в конце Времен душа каждого человека будет «исчислена», «взвешена» на тончайших весах и «разделена» на низшую часть, подлежащую уничтожению, и на свою высшую часть, заслуживающую право на избавление от смерти. Всё человечество должно пройти через этот этап «разделения», после которого должен выявиться его нетленный «остаток», предназначенный для того, чтобы унаследовать «новое небо» и «новую землю». Вот, почему такое важное значение в судьбе человечества имеют числа.