Урок анатомии: роман; Пражская оргия: новелла - [88]

Тут я отчетливо услышал, как речная вода плещется об отвесную каменную набережную возле палаццо Кленека.

— Из-за меня.

— И вас в том числе.

— Может, они вас просто запугивали, — говорю я, а у самого сердце колотится, того и гляди лопнет.

— Господин Цукерман, мне не следовало здесь появляться. Мне никоим образом нельзя было здесь появляться, но я боялся вас упустить. Более того. Если вы прямо сейчас отправитесь на вокзал, через пять минут я вас там встречу. Это вверх по главной улице, отсюда выйти и налево. Вы его увидите. Мы с вами якобы случайно встретимся у большого вокзального кафе. Послушайте, моей подруге сказали то же самое. Ее допрашивали на работе — насчет вас.

— Насчет меня. Вы во всем этом уверены?

Студент берет мою руку и жмет ее нарочито энергично.

— Такая честь с вами познакомиться! — Он говорит так громко, что слышно во всем зале. — Простите за назойливость, но я не мог с вами не познакомиться. Я же ваш поклонник, сами понимаете! До свидания, сэр!

Вернувшись, Ольга выглядит еще хуже прежнего. Теперь от нее вдобавок неприятно пахнет.

— Что за страна. — Она тяжело плюхается на свое место. — Нельзя даже в туалете проблеваться, сразу кто-нибудь норовит настрочить репортаж. Когда я вышла, у кабинки меня ждал мужчина. Все это время он стоял и слушал, как я… Вы там не напачкали, спрашивает. Нет, говорю, не напачкала. Вы шумите, визжите, никого и ничего не уважаете, заявляет он. Зайдет кто-нибудь после вас, увидит, какую грязь вы оставили, а виноват буду я. Зайдите, предлагаю, проверьте. И он зашел. Мужчина в костюме, с виду вполне нормальный! Зашел и проверил.

— Еще кто-нибудь к тебе подходил?

— Нет. Не осмелились бы. По крайней мере, пока я завтракаю с тобой. Ведь ты писатель с международным именем. Они не станут поднимать бучу в присутствии писателя с международным именем.

— Тогда почему у тебя потребовали удостоверение личности?

— Потому что тот хмырь боится нарушить инструкции. Все боятся. А теперь я хочу съесть свой завтрак в компании своего писателя с международным именем. Я голодная.

— Может, переберемся в другое место? У меня к тебе серьезный разговор.

— О нашей свадьбе? Когда она состоится?

— Не совсем об этом. Давай, уходим.

— Нет, мы должны остаться. Пусть видят, что мы не боимся.

Она берет меню, руки ее заметно дрожат.

— Ты должен остаться, — говорит она. — Посиди здесь — съешь завтрак, выпей кофе, чашку за чашкой, и обязательно выкури сигару. Они, как увидят тебя с сигарой, сразу отвяжутся.

— Ты придаешь слишком большое значение одной-единственной сигаре.

— Знаю я этих чешских полицейских — выдохни им разок дым в лицо и увидишь, какие они храбрецы. Вчера вечером я сидела в баре, потому что ты меня не захотел, и вот сижу я, болтаю с буфетчиком о хоккее, и входят двое, садятся и давай предлагать мне выпивку. А на улице маячит государственный лимузин. Мы пьем, они перебрасываются сальными шуточками с барменом, а потом показывают на тот огромный автомобиль. И говорят: «Не желаете ли прокатиться? Не на допрос, а так, развеяться. Выпьем еще водки, повеселимся». У меня в голове: «Не бойся, не показывай им, что тебе страшно». В общем, приезжаем мы к казенному зданию, входим внутрь, а там темень, я говорю, не видно, куда идти, а один из них вдруг говорит, что свет включать нельзя. «Из-за света, — говорит, — нас могут увидеть». Понимаешь, и он боится. Теперь я знаю: не одной мне страшно. Может, это вовсе даже не их автомобиль, а их начальника — что-то тут явно не так. Они открывают дверь, мы усаживаемся в темной комнате, эти двое наливают мне водки, и не успеваю я выпить, как один уже вытаскивает член и пытается усадить меня на него. Я его пощупала и говорю: «С таким исходником это чисто технически невозможно. Слишком вялый. Дай-ка у него пощупаю. Нет, с таким еще технически невозможнее. Я ухожу. Веселья тут никакого, и к тому же ничего не видно. Пустите!» И как заору…

Подходит официант принять заказ. Яйца пашот, две порции — ничего непорочнее жизнь не может нам предложить.

Я выпиваю три чашки кофе, после чего Ольга протягивает мне кубинскую сигару, и в 8.30 по центрально-европейскому времени я — а я курю сигары раз в десять лет, а потом неизменно недоумеваю, с какой стати я их курил — иду ей навстречу и закуриваю.

— Докури сигару, Цукерман. Когда Чехословакия вернет себе свободу, тебя за то, что ты докурил эту сигару, сделают почетным гражданином. На гостинице повесят доску в память о Цукермане и его сигаре.

— Я докурю сигару, — говорю я, понижая голос, — если ты отдашь мне рассказы, которые написал отец Сысовского. Те, на идише, которые остались здесь. Я встречался с твоим мужем в Нью-Йорке. Он попросил меня съездить сюда за ними.

— Эта скотина! Эта свинья!

— Ольга, я не хотел тебя вот так огорошить, но мне посоветовали в вашей стране не задерживаться.

— Ты познакомился с этим чудовищем в Нью-Йорке!

— Да.

— А с той престарелой инженю? С ней ты тоже познакомился? И она тебе поплакалась, как ей надоели все эти мужчины у ее ног? А он тебе открыл секрет, как интересно с ней заниматься любовью, — каждый раз приходится брать ее штурмом! Так вот почему ты здесь, не ради Кафки, а ради