Урок анатомии: роман; Пражская оргия: новелла - [74]

Когда они спускались в лифте, Уолш докуривал сигарету — наслаждаясь, подумал Цукерман, и наслаждаясь некоторым презрением ко мне.

— Так кто вам вправил челюсть? — спросил Уолш.

Цукерман назвал фамилию врача.

— Все самое лучшее, — сказал Уолш. — Знаете, как он достиг таких вершин к благородным сединам? Много лет назад учился во Франции у одного светилы. Ставил опыты на обезьянах. Он все это описал. Лупцевал их по морде бейсбольной битой, а потом изучал трещины.

И потом это описал? Занятие еще более варварское, чем у него.

— Это правда?

— Так ли достигают вершин? Меня не спрашивайте. Гордон Уолш никого не лупцевал. А как ваша пятидолларовая привычка, мистер Цукерман? Вас уже сняли с перкодана?

Из-за этой его привычки Цукерману дважды в день выдавали напиток, по виду и вкусу как вишневая газировка, — «болеутоляющий коктейль», как они его называли. Его приносила по расписанию — рано утром и под вечер — медсестра, шаг за шагом сопровождавшая зависимого пациента. Напиток, принимаемый в определенное время и не в ответ на боль, должен был помочь «переучиться» и по-новому отнестись к «проблеме».

— Напиток насущный даждь нам днесь, — приговаривала она, пока Цукерман послушно опустошал стакан. — Мы ведь ничего другого втихаря не принимаем, а, мистер Ц.?

Хотя первые несколько дней без таблеток и водки он пугался и дергался — а порой его так корежило, что он подумывал найти в больнице кого-нибудь, кто помог бы обойти правила, установленные Бобби, — он ответил, что нет.

— Мистер Ц. ничего не таит, — уверял он ее.

— Вот и умница! — И, по-больничному заговорщицки подмигнув, заканчивала эту игру в искушения.

В каких пропорциях происходила замена активного вещества на вишневый сироп, известно было только персоналу: коктейль был главным препаратом в разработанном Бобби плане, имевшем цель за полтора месяца свести дозу лекарства до нуля. Нужно было помочь Цукерману побороть физиологическую зависимость от болеутоляющих и «синдром болевого поведения».

Что касается исследования о том, как боль воздействует на поведение, его еще предстояло провести. Бобби не хотел, чтобы Цукерман, чье душевное состояние после полутора лет страданий требовало тактичного лечения, впал в состояние тревожной депрессии из-за того, что слишком много врачей будут тыкать в него пальцами и выяснять, что с ним не так. Энергию Цукермана пока что следовало направить на преодоление затяжной зависимости от лекарств и отнимавшей силы травмы лица, тем более что прикус пока что удалось исправить не полностью и еще предстояло вставить два передних зуба.

— Пока все терпимо, — отчитался Цукерман насчет своей зависимости.

— Что ж, — сказал Уолш, — посмотрим, что будет, когда вас перестанут наблюдать. Вооруженный бандит не грабит банки, пока сидит в исправительном заведении. Это случается, когда его выпускают на свободу.

На первом этаже они вышли из лифта и направились в приемное отделение.

— К нам только что поступила женщина восьмидесяти восьми лет. Скорая приехала к ее брату, ему восемьдесят один — у него инсульт. Принюхались — и прихватили с собой ее.

— А чем пахло?

— Увидите.

У женщины была только половина лица. Одна щека, до глазницы, и половина челюсти были съедены раком. Началось это четыре года назад с волдыря — она лечила его самостоятельно: мерку-рохромом, накладывала повязку и меняла ее раз в неделю. Они с братом жили в одной комнате, она готовила еду и убирала, и ни соседи, ни продавцы в магазинах, никто, видевший это, не заглянул под повязку и не вызвал врача. Это была худенькая, скромная, сдержанная старушка, вежливая, бедная, но с хорошими манерами, и когда Цукерман вошел в палату вместе с Уолшем, она подтянула больничную ночную рубашку — закрыла горло. И опустила глаза.

— Здравствуйте, сэр.

Уолш представил своего спутника:

— Это доктор Цукерман, стажер-гуманитарий. Миссис Брентфорд, позвольте ему взглянуть.

Цукерман был в больничном халате и шлепанцах, а борода его пока что не оформилась окончательно. У него не хватало двух передних зубов, и во рту было полно металла. Однако женщина ответил: — Да, конечно. Благодарю вас.

Уолш объяснил Цукерману, что происходит:

— Мы удалили струпья и час откачивали гной — все вычищено для вас, док.

Он подвел стажера-гуманитария к дальнему концу кровати и направил на рану карманный фонарик.

В щеке у нее была дыра размером с четвертак. Сквозь нее Цукерман видел язык, судорожно метавшийся по рту. И сама челюсть частично была видна — сантиметра три белой сверкающей, как кафельная плитка, кости. Все остальное, до глазницы, было куском обнаженной плоти — как кусок мяса, брошенный мясником на пол, для кошки. Он старался не принюхиваться.

В коридоре Уолша скрутил кашель, начавшийся от смеха.

— Что-то вы позеленели, доктор, — наконец выговорил он. — Может, вам лучше остаться при книжках?

Каждый день часам к десяти утра большие матерчатые контейнеры доверху наполнялись вчерашним грязным бельем. Цукерман несколько недель наблюдал за этими контейнерами и каждый раз, проходя мимо какого-нибудь из них, испытывал странное желание. В утро после устроенной Уолшем экскурсии, когда рядом никого не было и никто не мог спросить, что он такое вытворяет, он наконец засунул руки в кучу наволочек, простыней и полотенец. Он никак не ожидал, что будет столько сырого белья. Сила покинула чресла, рот наполнился желчью — ощущение было такое, словно руки его по локоть в крови. Словно он обеими руками дотронулся до зловонной плоти миссис Брентфорд. Он услышал, как в конце коридора завыла женщина, чья-то мать, сестра или дочь, и это был крик оставшейся в живых: «Она нас щипала! Она нас била! Обзывала! А теперь умерла!» Еще одна катастрофа — каждый миг, за каждой стенкой, за дверью,