Урбанизатор - [18]

А вы говорите — глазурь из окислов…

Разговор с Аггеем получился долгий и тяжёлый. Он постоянно примеряет на себя «макинтош» святомученика. Своё «чудесное спасение» воспринимает как «знак свыше». Пришлось напомнить: как я его «силком в жизнь тащил». Как он впадал в смертные грехи. То — уныния, то — гневливости. И только пара моих гридней у него на плечах удержала от смертоубийства.

Потом по конкретике пошли. Снова пришлось напоминать, что наш русский православный обычай захоронения не соответствует ни Закону Моисееву из Второзакония, ни известным указаниям Иисуса. Прямого запрета на посмертное вскрытие — нет.

Ещё бы! Древние евреи вообще скелеты полностью раскручивали — «косточки перемывали».

Сложившаяся местная практика…

Разницу между «Святым Писанием» и «Святым Преданием» — понимаете? Для Лютера с его sola fide, sola gratia et sola Scriptura (только вера, только благодать и только Писание) эта разница — основание для готовности умереть:

«Я не могу и не хочу ни от чего отрекаться, потому что нехорошо и небезопасно поступать против совести».

Есть, конечно, прямое указание на семь дней нечистости для каждого, прикоснувшегося к трупу. Но ведь известна и стандартная процедура очищения!

— Аггеюшка! Какие проблемы?! Вот прям счас! Загоню всех Мараниных девок в баню, тебе мочалку дам и… и очищай от скверны всех и каждую! Во всех местах. А саму Марану — хоть три раза! Покуда сил твоих хватит…

— Ой, Воевода! Да что ж ты такое говоришь-то! Ведь грех же ж смертный!

— С Мараной? Точно. Смертельный. Многие не выживали.

Я внимательно разглядывал раскрасневшегося, с опухшим растерянным лицом и растрепавшимися волосиками вокруг лысины, попа. Оживает. Но ещё не вполне. А здорово я его приложил: нос — буряком.

— Ладно, Аггей. Не буду кидать тебя в… в печь огненную. Сам пойду. Ты, главное, запомни: твое дело — души человеческие уловлять. Для тел… и другие ловцы есть. А то, может — пойдём вместе? Нет? Ну, тогда помолись за меня.

* * *

О каждом из моих людей можно написать книгу. Люди с простыми жизненными историями — ко мне не приходят. Иногда я удивляюсь попандопулам: они невнимательны к окружающим. Тогда почему они ещё живы? Никакие технологические, социальные, административные, боевые… прогрессизмы не имеют значения, если у вас за спиной оказывается человечек с ножиком. Который вдруг вспомнил, что его троюродного дедушку по матери когда-то сильно обидел какой-то персонаж с таким же родовым именем, что вам досталось. Или ещё какая причина нашлась.

Это можно предвидеть, если смотреть и видеть человека. Или — «нет». И весь супер-пупер прогрессизм вытекает желчью из вашей пробитой печени. Или где она там у вас образуется.

Кроме безопасности, есть ещё причина: мне мои люди интересны. Вокруг меня масса увлекательных, ярких личностей. Может быть они такие яркие, потому что я на них внимательно смотрю? Если бриллиант выкинуть в мусор — он не будет радовать вас своим блеском.

Мара, безусловно, из самых ярких «бриллиантов». Про неё не только романы — саги, баллады и эпосы сочинять можно. А также — частушки и куплеты, стансы и элегии. В чём я в очередной раз убедился в ходе нашего ночного собеседования.

«Кладезь непознанная».

Не-не-не! «Непознанная» не в том смысле, с которым они с Суханом даосизмом…

Для начала — я осознал парадокс. Мара считает себя богиней Мараной. Поэтому — атеистка.

Ме-е-едленно.

Если человек — бог, то он — в бога не верит.

Тут есть такое экзистенциальное противоречие. Между волшебством и религией.

Мы засели в её закутке рядом с моргом, приняли по граммульке, и она, довольно экспрессивно, принялась объяснять:

— Это вы, дурни, Христу молитесь. Выпрашиваете, выклянчиваете, на коленях ползаете… Чудо вам подавай! А ты знаешь — что потом?! Что — по эту сторону порога?! Вот, дошла молитва. Услышана. Принята к рассмотрению. Самим! И чего ему теперь делать?

— Ну, как чего… сотворить чудо…

— Лягушонок! Не разочаровывай меня! Конкретно! В деталях!

— Ну откуда я могу знать… Наверное… пожелать. Чтобы вымаливаемое сотворилось… Повелеть… Сказать… Пальцами, там, щёлкнуть, дунуть-плюнуть…

— Ты…! Мартышонок плешивый! Ты сам-то можешь целый день дуть-плеваться?! Пальцами от восхода до восхода щёлкать?! А ведь и лезут, и лезут, и просю-ют и просю-ют… Вздохнуть, Ваня, некогда…

Осознавая неудобства божественности при пребывании «с той стороны прилавка», Мара напрочь отметала всякие молитвы хоть кому. Из чувства цеховой солидарности.

Фрезер в «Золотой ветви» пишет: «Дикарь, в отличие от цивилизованного человека, почти не отличает естественного от сверхъестественного. Мир для него является творением сверхъестественных, антропоморфных существ, которые действуют из побуждений, подобных его собственным, и которые могут быть тронуты призывами к состраданию…

Боги посылают дикарю хорошую погоду и обильный урожай в обмен на молитвы, обещания и угрозы. А если… бог воплощается в нем самом, то надобность в обращении к высшему существу вообще отпадает. В таком случае дикарь сам „обладает“ всеми способностями, необходимыми для того, чтобы содействовать собственному благоденствию и благополучию своих товарищей».