Уран. Роман-реконструкция - [40]

На всей земле нет у жигана родного человека, никто не ждет его, кроме памятных с детства ленинградских улиц.

«Пойду в Летний сад. Мороженое съем, подцеплю козырную гагару, — так мечтал Лёнечка. — Закачусь с ней в ресторан, спрошу для форсу заграничное блюдо, вроде фрикасе. Ах, у вас нет? Ни тебе фазанов, ни павлинов? Ну, тащи, что есть — хоть жареного петуха». Еще бы взять бутылку игристого вина, для легкого кружения в голове, для большей развязности с женщиной.

Бабу найти одинокую, не сильно молодую — чтоб можно у нее пожить, осмотреться. Приискать в большом городе нужных людей. Небось, помогут фартовому бродяге, пропасть не дадут.

Так мечтал ЗК номер 213 Леонид Маевский, пьяный не вином, а запахом весеннего ветра и пробуждающейся земли. При этом знал уже, чувствовал сокровенной частицей души, которая в каждом человеке связана с общей мелодией мира, что мечтам его сбыться не суждено.

Агент U-235. Даниил

Давно я чувствую, что сопричастен движению истории и натяжению нитей по тайному пути, ведущему народы к некой цели. В эпохи древние на площадях пророки толковали ход событий, не полагаясь на один лишь разум, но сопрягая токи магнетизма, сквозь тело проходящие извне. Божественным считалось откровенье.

Я чувствую, как сквозь меня проходит волнами ток могущественных сил, идей преображения вселенной, устройства мира на других началах, и ощущаю власть над жалким стадом, которое зовете вы людьми.

За день до этого в газете видел

Я Сталина портрет

И силой мысли

Решил я уничтожить оболочку,

Мешок из кожи, полусгнивший остов,

Червей и злобы полное нутро.

Смочив слюной химический карандаш, я выбрал точку на виске портрета и стал чертить круги, сосредоточив силу мысли на причиненье смерти. Когда-то я был восхищен величьем, и властью, и пространством страха, которое простер над миром от неизвестного отца рожденный, недоучившийся семинарист. Теперь я понимаю, что он был слепым орудием могучих сил, служить которым я могу не хуже. И даже лучше, ведь осознаю их цель: порабощение толпы и возвышенье избранных, которым дается лучшая награда — власть.

Всё расширяя черное пятно, я по лицу портрета начертал: «Да будет смерть!»

Назавтра Сталин умер.

Я вижу трещины в основе мироздания.

Огромный истукан в чрезвычайном блеске

Стоял перед тобой, ужасный видом.

Сияла золотом его глава,

И серебром — грудная клетка, плечи

И руки, обагренные в крови.

Из меди бедра и пустое чрево,

Которое насытить не могли

Ни жертвоприношенья, ни молитвы,

Ни самооскопление жрецов.

Он твердь земную попирал ногами,

Как будто вырастал из этой тверди.

Его ступни из обожженной глины,

Которую творец определил

Как материал для лепки человека.

Из тысяч человеческих смертей

Производился маленький комок

Для дела подходящей жирной глины.

И Время — этот каменщик великий —

Постройки возводило из нее.

Но день пришел, с горы сорвался камень.

И то, что до сих пор казалось прочным,

Покрылось мелкой сетью трещин. Глина —

Основа жизни, общности людей,

Прах миллионов, принесенных в жертву,

Нагромождения газетных слов,

Поток знамен, плакатов и портретов,

Святая вера и большая ложь,

Как тесто, крепко сбитое руками,

Уже нельзя обратно разделить

На воду, и муку, и соль, и сахар.

И вот, огромный этот истукан,

Утративший привычную опору,

Стал оседать на глиняных ногах.

Крошилась медь, и ржавчина съедала

Железо. Распадалось серебро

На легкую поживу проходящим.

И, разрушаясь, падал истукан.

Так царство разделенное падет —

Я предрекаю.

Далее — молчанье.

Первомай

Эльзе росла в семье любимицей. Единственная дочка, знала, что всегда получит помощь и защиту от братьев, с пеленок научилась забираться на крепкие отцовские колени. Помнила и сейчас запах табака и дубленой кожи от его куртки.

Еще недавно Осе и Вайдо носили ее на закорках, мыли в бане, укладывали спать. Но чужих мужчин — даже своих односельчан, даже мальчиков в школе — матушка строго наказывала остерегаться, избегать.

Грозила матушка, пугала, рассказывала страшные сказки, но никогда не объясняла прямо, чем же опасны для девочки посторонние люди, какое насилие могут над ней совершить. И когда Ищенко напал на Эльзе в лесу, она ощутила не только ужас от свершившегося пророчества, но и смутное изумление — зачем чужак хватал и щупал ее тело, для чего рвал платье на груди?

Хотел убить — мог бы сразу свернуть шею, как цыпленку. Хотел заставить выдать братьев-партизан — пошел бы в милицию, донес на всю их семью, как делали хуторяне в соседних уездах. Что за безумие вдруг охватило этого человека, которому власти доверили такую ответственную работу шофера?

Странным образом чужак заронил в ее душу тревожное любопытство к тайне влечения между мужчиной и женщиной, такой волнующей и непонятной. После того случая в девочке проснулось спящее до времени естество, а с ним томительные, неясные мечты. Как будто ее манили куда-то нежные голоса, перед глазами являлись туманные образы. Она вдруг сделалась рассеянной — замирала с шитьем в руках, опускала на стол мучное сито или засматривалась в колодец. Ум затмевали картины, нарисованные воображением.

Эльзе не могла бы признаться в этом ни одному человеку, но время всё отчетливей вырезало на ее сердце образ юноши-чужака, которого на исходе зимы она встретила в школьном дворе.