Ураган в сердце - [148]

В ту ночь Кэй приняла вторую таблетку снотворного и наконец-то отключилась, проснувшись уже ближе к рассвету от острой боли по всей шее, расцарапанной ею до крови во сне, навеянном лекарством. Утром жжение унялось, зато осталось подобие ожерелья из красных пятен, своего рода предостережение: старайся получше держать свои нервы в узде.

Четверг выдался тяжким днем: погода серая и гнетущая, все ее попытки поднять Джадду настроение заканчивались провалом.

Вчерашний день прошел получше в какой-то мере потому, что Кэй, изнуренная нескончаемым волнением, выдохлась настолько, что, махнув рукой, решила терпеть все, однако и Джадд, казалось, понемногу выбирался из своей пещеры. Он задержался за завтраком, не спешил обратно в библиотеку, как делал каждое утро, а чуть позже удивил ее, неожиданно заявившись на кухню в поисках старого металлического ящичка, где хранился набор ручных инструментов, которыми он пользовался в Индии для ремонта своей камеры. Кэй уже много лет ящичек в глаза не видела, однако (ну, не доброе ли предзнаменование!) отыскала его в подвальном шкафу. Когда она принесла инструменты в библиотеку, Джадд уже снял заднюю стенку большого радиоприемника, а потом едва ли не полдня провозился с ним и с переносным проигрывателем Рольфа, пояснив, что пытается соединить их и добиться лучшего звучания пластинок, убрав маленький дребезжащий динамик из проигрывателя и пустив музыку через более качественную звуковую систему радиоприемника. Заявил, что сыт по горло рок-н-роллами радио и хочет послушать приличную музыку. У них же еще остались все его хорошие пластинки, верно?

Вновь поиски в подвале, на сей раз более уверенные, поскольку Кэй припомнила, где видела их во время переезда: коричневый фибровый чемодан, куда она уложила всю коллекцию записей классической музыки, которая, еще когда они в Коннектикуте жили, несколько недель занимала все внимание Джадда. О музыке он не знал почти ничего, этот недостаток крепко дал о себе знать, когда он стал режиссером на телевидении. Джадд тут же пустился лихорадочно исправлять его, глотал одну книжку за другой, проигрыватель включался, едва он заходил в дом, оглушительно ревел. Кэй была уже готова вопить при первых же тактах очередного проигрывания прелюдии к «Лоэнгрину». Казалось, единственным композитором, который его интересовал, был Вагнер. Ей хотелось предупредить, что он никогда не разовьет в себе понимания музыки и любви к ней таким безоглядным наскоком, но как-то около месяца спустя однажды вечером она услышала его телефонный разговор с композитором телешоу, услышала, как Джадд, объясняя, какую бы ему хотелось музыкальную связку, говорил: «Помните, как в «Музыке огня» вступают струнные…» И когда она встретила композитора на приеме по случаю окончания года, тот совершенно искренне уверял ее, что Джадд единственный режиссер из тех, с кем ему приходилось работать, кто по-настоящему понимает композиторские проблемы.

Разбор пластинок из чемодана и их протирание дали ей повод остаться в библиотеке. Когда Джадд все наладил и настроил, она вполне искренне призналась, что никогда не слышала такого прекрасного звучания прелюдии к «Лоэнгрину». В этот день она часто заходила в библиотеку: музыка служила пропуском, – и Джадду не раз приходилось выпроваживать ее утверждениями, будто он устал и находит, что ему следует отдохнуть.

После ужина, услышав «Ночь любви» из «Тристана и Изольды», она почувствовала, что ее зовут обратно. И Джадд встретил ее радушной улыбкой, даже потянулся помочь ей, когда она усаживалась в кресло возле постели. Прикосновение его руки, усиленное воздействием любовного томления то нарастающей, то стихающей музыки, навело ее на мысль, что устроить мужа в библиотеке было мудрой предосторожностью. Однако позже, когда она была уже наверху и одна, чувствуя себя как никогда одинокой, библиотека снова показалась ей ошибкой. Никакой действительной опасности не было: Джадд опасался за свое сердце ничуть не меньше ее, оберегая себя на каждом шагу, – зато если и суждено было вновь появиться между ними чему-то исполненному смысла, то каждую искорку приходилось бы холить и лелеять, беречь как источник теплоты для новой и лучшей будущей жизни.

Тогда она решила, что вечером переведет его наверх. Домой он приехал в воскресенье, сегодня суббота, вполне соответствует неопределенному сроку доктора Карра: «Подержите его там с недельку или около того». Она утром намеревалась это проделась, переезд отложился только потому, что день опять выдался серый, настроение у Джадда, понятное дело, испортилось из-за погоды, так что незачем было говорить о переезде, пока день не стал склоняться к вечеру. Все же Кэй принялась готовить все к переселению, сняла белье с двуспальной кровати Джадда, постелила чистые простыни – и тут услышала, как у входа остановилась машина. Любопытствуя, кто бы это мог быть (все, кто обычно доставлял что-то на дом, ставили машины на улице и к дому шли пешком), она подошла к окну и просто опешила, увидев, как из машины выходит Роджер Старк.

Внезапно она растерялась, стремительно сбежала вниз по ступенькам, желание предупредить Джадда взяло верх над заботой о собственной внешности. Остановилась на мгновение внизу лестницы, убеждая себя, что ей незачем тревожить мужа. И все же, как ни старалась, а не смогла справиться с голосом (воздуху не хватало!), сообщая ему о приезде гостя, в реакции же Джадда ошибиться было невозможно. Он произнес уже сказанное им в тот день, когда заезжал Аллен Талботт: «Ладно, пусть идет сюда», – только на сей раз тон его был резким, зубы стиснуты, а глаза прищурены в готовности к отпору.