Упрямец. Сын двух отцов. Соперники. Окуз Годек - [34]

Атаназар понимал плотника, и от этого у самого у него на сердце становилось еще тяжелей. Он не знал теперь, какие он еще может сказать слова и как ему удержать мальчика, к которому он и Сабир-эдже так сильно привязались, что не хотел допустить и мысли о том, чтобы с ним расстаться.

Представитель из города подал такой совет: спросить у мальчика, кого он сам изберет — Антона Семеновича Колпакли или Атаназара. Хотя мираб и чувствовал, по всем признакам, что мальчик к нему больше привык, он счел нужным возразить.

Он сказал, что плотник моложе его, и у него еще могут быть семья и дети, кроме Миколы. Притом, если плотнику пришлось бы жениться, то неизвестно, как новая жена смотрела бы за этим ребенком. Сабир-эдже заменила ему родную мать… И она считает его родным сыном. Этого упускать из вида нельзя. И тот, кто любит Миколу, тот не должен его отрывать от людей, которые так расположены к нему.

Плотник сидел, бессильно поникнув головою. Городской представитель курил одну папиросу за другой и ничего не мог придумать. Атаназар оглядывался на всех и ждал, кто еще будет говорить. Разговор, казалось, окончательно зашел в тупик. В наступившей тишине по-прежнему стучалась в стекло и жужжала муха. Молчание нарушил четвертый из сидящих на ковре мужчин, председатель аулсовета, не проронивший до сих пор ни слова.

— Вы — колхозник, товарищ Колпакли? — деловито спросил он.

— Да, — последовал ответ.

— Специальность есть?

— Плотник.

— Хорошее дело, очень хорошее, — сказал председатель. — А у нас тут ведь колхоз богатый. Две больших конюшни надо ставить, амбар, медпункт, две бани и клуб. О, Антон-ага, как нам мастер нужен! Поверь мне, сильно нужен мастер!

Председатель причмокнул губами, снял с головы высокую папаху и, бережно положив ее перед собою, продолжал:

— Мальчика не бери, Антон-ага. Он тебе родной сын, законный сын, а наш мираб ему, как отец. — Он еще помедлил и заговорил тише. — Нам нужен такой мастер, как ты, очень нужен! Мое слово такое: напишем вместе с тобой письмо к вам в колхоз, тебя там отчислят, а у нас будешь жить. Аул поможет. У тебя будет дом, где жить, а потом и хозяйство пойдет. И сын с тобой рядом. Пусть учится в ауле, а потом смотрите сами — в Ашхабад, в Москву или в Киев — у нас дорога молодому человеку везде открыта. Оставайся, Антон-ага, вот мое слово!

— Правильно! Точно! Справедливо! Самый лучший совет! — радостно воскликнул представитель из города, — это самое верное решение, честное слово.

Мираб и плотник с большим волнением выслушали председателя, а когда он кончил свою короткую речь, товарищ из города горячо одобрил ее, они посмотрели друг другу в глаза и разом протянули друг другу руки.

— Якши? — спросил мираб.

— Ладно! — ответил плотник.

Перевод А. Аборского.

СОПЕРНИКИ Повесть

Ошибка

Впервые Карягды попал на фронт в октябре 1942 года, под Воронежем. К тому времени наступило затишье, и бойцы были заняты рытьем траншей и окопов.

Увидев траншею, Карягды не задумался над тем, как трудно соорудить эту длинную, извилистую, с частыми разветвлениями систему укрытий. Он узнал это на собственном опыте, когда пришлось рыть землянки.

Нужно было разбивать лед и выбрасывать снег. Чтобы траншею не занесло, ее прикрывали бревнами. Почти невозможно было передвигаться по такой траншее. А ведь случалось нести и поклажу: ведро или термос с обедом. Тут только и осталось, что ползти. Труднее всего было таскать бревна, потому что при каждом повороте бревно упиралось в стенку. Просто было бы пройти по верху траншеи. Но по верху рядом с тобой идет смерть.

Все это испытал новичок Карягды. И шинель не просыхала, а валенки промерзли до такой степени, что казалось, стоишь в футляре… Понял тогда Карягды, сколько лишений вытерпели его товарищи, прежде чем соорудить траншею. Но понял он также, что если смекнешь, изловчишься, придумаешь выход, то хоть и трудно, а дело спорится.

Сооружение траншей и землянок не избавило от боевых заданий.

Как раз 5 ноября Карягды стоял на посту. Было очень холодно, ветер, снег. Причем, ветер дул со стороны противника, так что и пользы было мало смотреть в ту сторону: снег прямо в глаза. И в десяти шагах не разберешь, кто идет.

Карягды чувствовал себя неважно. К холоду он был непривычен, а тут еще и землянки не готовы: никак не отогреешься. Кроме того, он волновался, потому что все время думал о приказе: если кто на первое требование — «Пропуск!» не ответит, сразу стрелять. Карягды не был трусом. Во время перестрелки он вел себя с полным самообладанием, а когда думал об атаке, то и эта мысль его особенно страшила.

Вот только бы погода не подвела. В хорошую погоду он с удовольствием проткнет фрица штыком. Но когда холод и снег… Да что говорить! Ничего не может быть хуже холода. Действовало на него еще одно обстоятельство: казалось бы, если холодно, то дрожи… А он не дрожал почему-то! Надо бы мерзнуть и дрожать, а он не дрожал, а как раз, что ты скажешь, — потел!..

Полтяжести свалилось бы у Карягды с души, если бы он мог перемолвиться с кем-нибудь хоть словом. Или появись, например, немцы… Разве он испугался бы? Вся беда была в том, что никто не появлялся.