Уплывающий сад - [74]

Гонец вернулся с известием, которое меня удивило и встревожило. По указанному мной адресу жила семья с неизвестной мне фамилией. Они не знали моего друга. Никто в городке его не знал, никто о нем не слышал.

— Как это возможно! — воскликнул я. — Сегодня утром, прежде чем я отправился в горы, мы вместе завтракали под липой в его саду, сегодня в шесть утра я покинул его дом. Как это возможно?!

Напрасно искал я ответ. Молодой гонец принес мне дерюгу. Я накрылся и, усталый, заснул.

Среди ночи меня разбудил рев оленя. Правда, я не был уверен, наяву ревел олень или во сне.

Утром я уговорил молодого парня еще раз сбегать в городок и разыскать нескольких человек, с которыми я познакомился в доме моего друга во время ежегодных визитов к нему, — я обещал прилично заплатить за труд и старания. Потом снова лег в своем углу и стал ждать. Хозяин принес мне кружку горячего молока.

За окном слышался монотонный шум, запах дождя вливался в открытые окна.

Гонец вернулся мокрый до нитки и злой. Он ходил и расспрашивал — все зря. Никто в городке не знал людей, которых я не раз встречал у Мауриция, никто о них не слышал. Я слушал эти слова, не двигаясь с места, не открывая глаз. Только через минуту я понял, что они означают. Хозяин предложил мне послать телеграмму родственникам.

— У меня нет родственников, — объяснил я, — все погибли, один дядя, который уцелел, умер год назад.

В этот миг раздался стук в дверь. Я приоткрыл веки: в комнату вошла сгорбленная старушка в толстом клетчатом платке. Она опиралась на палку, двигалась с трудом. Она была очень старой.

— Я слышала, что здесь кто-то ищет своего друга или людей, которые его знали, и никого не может найти, — сказал она старческим скрипучим голосом. — Когда я была еще маленькой девочкой, мой дедушка рассказал мне историю, случившуюся в городке во времена его детства. Это был рассказ о человеке, который пошел в горы и не вернулся. Долго и напрасно искали его — не нашли ни живого, ни мертвого. Даже в газетах об этом писали.

Говоря так, она рылась рукой в кармане юбки и достала из него клочок пожелтевшей бумаги. Хозяин склонился над ним, пытаясь разобрать содержание газетной заметки. Я встал и взял у него обрывок газеты. Долго всматривался в поблекшие буквы. Мне удалось прочитать лишь название, напечатанное жирным шрифтом: «Пропавший в горах», а также — в тексте заметки — имя Мауриция и свое собственное. Сердце у меня глухо забилось. Я поднял голову, поискал взглядом старушку — ее не было.

Исчезли мужчина и его помощник.

Я выбежал на порог избы и увидел их. Все трое бежали по крутому склону вниз, в городок. Сгорбленная старушка двигалась на редкость проворно.

Я вернулся на свое лежбище и закрыл глаза, чтобы сохранить остатки света, но когда через некоторое время осторожно приоткрыл веки, то понял, что меня окружает кромешная тьма.

Потом тишину прервал рев одинокого оленя.

Десятый мужчина Dziesiąty mężczyzna Пер. Е. Барзова и Г. Мурадян

Первым вернулся столяр Хаим. Пришел под вечер со стороны реки и леса, неведомо от кого и откуда. Те, что видели, как он шел вдоль берега, сперва его не узнали. Да и поди узнай, прежде-то был рослый, плечистый, а теперь съежился весь, усох, одет в лохмотья, а главное — безликий. У столяра Хаима не было лица: сплошной буйный лес растительности, кучерявая черная чаща. И как только угадали, что это он. Смотрели сверху, с речного обрыва, как он тяжело шагал и как, дойдя до первых домов подола, остановился и запел. Подумали было, что он сошел с ума, и только потом кто-то более сведущий догадался, что это не песня, а еврейская молитва, причитание на одной ноте, доносившееся прежде вечерами по пятницам из синагоги, построенной сто лет назад, а нынче сожженной немцами. Синагога стояла на Подоле, Подол и раньше, и при немцах был целиком еврейским, а каким будет теперь, когда евреев не стало, никто не знал. Столяр Хаим был первым, кто вернулся.

Над местечком еще висели черные дымы пожарищ, в воздухе стоял запах гари, над сожженной немцами рыночной площадью клубилась серая дымка.

К вечеру, когда весть разошлась по городу, у Хаимова дома собралось множество людей. Одни пришли поздороваться, другие поглазеть, третьи — удостовериться, что кто-то и впрямь уцелел.

Столяр сидел на крыльце, двери дома заколочены. Ни на вопросы, ни на приветствия не отвечал. Говорили потом, что на лице у него белели сквозь заросли незрячие, как у слепца, глаза. Он сидел и, не видя никого, смотрел в пустоту. Какая-то женщина поставила перед ним миску картошки, а утром забрала ее, нетронутую.

Четыре дня спустя вернулся следующий. Арендатор близлежащего фольварка, выживший в лесу с помощью своего эконома. Эконом привез его на телеге, средь бела дня. Старик полулежал, опираясь на вязанки соломы. В отличие от столяра лицо у него было белое, как облатка, и все сочли, что для человека, прожившего столько времени на свежем воздухе, это довольно странно.

Сходя с телеги, арендатор пошатнулся и рухнул как подкошенный, что приписали не только слабости, но и волнению. И впрямь можно было подумать, будто он целует порог своего дома, благодаря Бога за спасение. Эконом помог старику подняться и, подставив плечо, провел его в сени.