Унтовое войско - [48]

— Гм… Полудикими? — Банзаров задумался. — Все может быть, господин Гюне. Может быть, они и полудикие, но они… Они не истязают людей, не берут взятки, не лгут ни на кого, не выслуживаются. А то, что они неграмотны, не приобщены к культуре, так в том не вина их, а беда. Я ведь тоже из этих полудиких…

— Ну, что вы, господин Банзаров! Судьбе угодно быть с вами милостивой.

— Продолжайте, — сухо перебил его Банзаров.

— Я удариль урядника Назимова по щеке. И это вместе с наказанием некоторых казачат произвель успех: подростки опомнился, отказался от дурного намерения и смиренно пошель на просеку. Урядник и казаки поступиль по своему упрямству. На виду моем собраль оружие, вещи и ушель. Унтовое войско… что с них возьмешь?

Гюне был до того ненавистен Банзарову, что он уже не мог продолжать допрос. Ему хотелось унизить как-то этого выскочку-немца, неумного солдафона. Но как? И вдруг ироническая улыбка скользнула в углах рта. Он заговорил с Гюне по-латыни. Тот пожал плечами. «Ну, что же. Перейду на английский». Но Гюне, не зная английского, лишь моргал глазами. Банзаров задал фразу на французском. У немца по лицу пошли красные пятна.

Банзаров тогда заговорил с ним по-немецки и нашел, что немец свой язык подзабыл и изъясняется на нем хуже его, Банзарова..

После ухода Гюне Банзаров вышел из-за стола, прижался лбом к холодному стеклу. «Как же поступить с этим делом? Кто тут и в чем виноват?»

Он выезжал недавно в Боргойский улус, где состоял при кочевке бригадный командир Атаганова и Сортолова полков. Виделся с командиром Харацаевской сотни. Всюду возил с собой урядника Андрея Назимова для очных ставок с подростками-казачатами.

Как быть? Как? К утру ждут заключения по сему делу».

Банзаров быстрым шагом направился к столу, взял, лист бумаги и написал:

«Подростки взбунтовались потому, что господин, Гюне не дозволял им починить одежду и обувь и полубосых, полунагих посылал в холод на работу, что же касается ослушания казачьих детей, то я нахожу более виновным самого господина офицера.

Урядника и казаков предупредить словесно».

Банзаров вскочил со стула, заходил по комнате, хватался за голову, взъерошивая волосы и напрягал от возбуждения свое сухощавое, крепко сложенное тело. «Подумать только! Давно ли были Казань… университет? Давно ли был Петербург?».

Живо всплыли в памяти споры ученых о древних надписях на серебряной дощечке — пай-цзы, на «Чингисовом камне». Кто разгадал замысловатые иероглифы? Он, Банзаров. Какое прекрасное было время! В Петербурге ходил в Азиатский музей и Публичную библиотеку, читал редчайшие книги и рукописи на монгольском и маньчжурском. Его работой «Черная вера, или шаманство у монголов» заинтересовались ученые. Его хвалили, на него возлагали надежды, предсказывали блестящее будущее. А что вышло?

Правительство послало его в Иркутск чиновником то особым поручениям. А что это за особые поручения? Производить следствия о злоупотреблениях. Экая наука!..

«Денег нет, живу одним жалованьем, хотя бывали дела, от коих толстеют. Я же худею. Скитаться по уездам дороже, чем жить на месте. Дороговизна во всем», — подумал он.

В Иркутске тоска неизбывная, а тут еще высокопреосвященный отец Нил привязался. Переводит свои штургии на монгольский, пристает с просьбами: Дайте полезный совет. Как выглядит сия литургия, нет ли ошибочек?» А заодно с просьбами выказывает высокопреосвещенный свое пламенное желание видеть Банзарова… христианином. Вот надоел! Сбежал бы от нero, да куда?

Вечером на другой день к Банзарову на квартиру приехал адъютант генерал-губернатора в сопровождена двух солдат. Адъютант сказал, что его превосходительство весьма недоволен следствием, считает, что чиновник по особым поручениям дело вел неполитично, памятуя более о сородичах своих, нежели о законах существующих.

«Властью генерал-губернатора приказано Банзарова отправить на гауптвахту сроком на десять дней», — объявил адъютант. Приговор же по делу гласил: «За дерзость и не совместимые со службой проступки урядника Андрея Назимова разжаловать в рядовые и наказать тридцатью ударами лозы. Казаков Ивана Кудеярова и Петра Жаркова за самовольную отлучку с места службы наказать десятью ударами лозы каждого».

Гауптвахта — узкая комната с зарешеченным окошком, откидная кровать под одеялом солдатского шпального сукна, столик, табурет, бачок с водой и к нему кружка медная на цепочке.

Ночами Банзарову не спалось. Подолгу думал о нелюбимой службе, слезами закипала его обиженная душа.

«За что? — шептал он. — За что посажен тут? И кем? Муравьевым… правителём, не лишенным ума и весьма деятельным. В мертвящем сановном кругу равного ему не сыщешь. А вот и он наплевал в душу, не вызвал, не спросил ни о чем… Экий ты жалкий чиновник… по поручениям!»

Устав думать о службе, измучив свою душу обидами и упреками, он возвращался к тому, что всегда его влекло, тревожило и радовало. Он думал о грубой, непросвещенной вере — черной вере шаманов. Она, черная вера, давно пленяла его воображение своими первозданными таинствами.

Банзаров вспомнил, как он любил бывать в Ичетуе. Буряты осаждали его в родительском доме или зазывали к себе, чтобы обо всем разузнать и попить тарасуна. «Пей, знай, да не спейся с круга…»