Унтовое войско - [47]
— Как не составят? — изумился Муравьев. — Я лично изучал подступы к Петропавловску.
— Подступы там… согласен… для обороны весьма пригодны, да только Англии незачем пускаться на штурм. Она возьмет нас измором. Пороховые погреба скоро истощатся, войска останутся без провианта. Через Якутск, ваше превосходительство, крупную первоклассную крепость не напитаешь, а морской путь из Кронштадта будет для нас недоступен.
— Вам мало известна политическая и дипломатическая сторона дела, — сухо произнес Муравьев. — Оборона там срочно необходима.
— Она возможна только через Амур. По Амуру можно перебросить крупные подкрепления. Но и то… в случае войны… путь на Камчатку морем и здесь будет для нас недоступен. Нам нужно добиваться свободного плавания по Амуру, чтобы стать в устье и на побережье лимана твердой ногой. Здесь мы защитимся. Здесь мы устоим.
— За Амур нам еще предстоит политическая и дипломатическая борьба, — резко отозвался генерал. — А может, даже и военная. На это уйдет время. Оборона же Камчатки ждать не может!
Невельской пожал плечами:
— Ждать-то, конечно… Это так… Да только оборонять Камчатку нынче мы не в силах.
Муравьев неприязненно улыбнулся:
— Вас, я вижу, не переговорить. Оставим этот разговор, Геннадий Иваныч.
Муравьев вдруг почувствовал, что Невельской ему чем-то неприятен. Чем же? Тем, что возражает ему? «Это так и есть, — подумал генерал. — Заносчив не по чину. И голос оттого резкий, уши бы заткнуть… не слышать. Передают, что он горяч и подчас бешен без границ. Не помнит, что говорит. Да только не со мной… Ах, как он неприятен! Поразительно некрасив, когда злится и еще не в духе. Щурит свои слепые глаза, как сова… И ведь готов вспылить до дерзости. Почему я раньше не замечал, что он так невзрачен? И одет как-то неряшливо…»
После ухода Невельского генерал в раздражении ходил из угла в угол, думал, разговаривал сам с собой.
«Война неизбежна, к ней все тянутся, — рассуждал Муравьев. — У Англии наготове все эскадры… Чуть что — и нашим кораблям пути к Камчатке заказаны. А как и чем ее оборонять? Построить в Петропавловске первоклассную крепость на триста орудий. В обороне там можно выстоять, если создать крупные запасы всего… На худой конец — уйдем в горы, леса. Откроем партизанскую войну неприятелю, вооружим камчадалов. Камчадалы не менее гиляков злы на пришлых китобоев, во всем нас поддержат. Не бросать же Камчатку на произвол судьбы. А Невельской этот дальше своих открытий ничего не видит и видеть не желает. Ослеплен… Славы еще не вкусил, а бродит ею, как на дрожжах. Что ему до Камчатки? Он ее не исследовал, не открывал… и готов хоть завтра «закрыть»..
**
Глава первая
Чиновник по особым поручениям при иркутском генерал-губернаторе Доржи Банзаров положил перо, отодвинул бумаги.
Перед ним сидел сухой, костлявый офицер Леонард Карлович Гюне. Вызван для спроса по весьма щекотливому делу. Дело это для Банзарова почти закончено. А как закончено? По закону и справедливости.
Сняв нагар со свечи, он подвинул папку с бумагами. «Надо перепроверить еще разок, прежде чем делать вывод», — решил он.
— Господин Гюне, — сказал Банзаров, — из Забайкальского казачьего полка доносят, что вы причинили уряднику Андрею Назимову побои стэком. Свидетельствуют о сем неблаговидном поступке казаки Иван Кудеяров и Петр Жарков. Что вы можете сказать?
— Только то, что уряднику досталось по делам и за его дерзости. — У Гюне слегка вздрагивала кожа на щеках, в маленьких слезящихся глазах удивление. — Жалею, что он получиль ошень мало.
— Та-ак-с, господин есаул, — протянул Банзаров. — Ясно.
Про себя подумал: «Врожденная остзейская привычка: чуть что не по мне — получай… по мордасам».
— Желательно, чтобы вы изложили события. Для генерала…
— Извольте выслушайт. Имею честь сообщить, что я с партией бурятов-казачат вель рубку леса от реки Удунги к Байкаль. Взрослые казаки, приставленные к партии, держаль себя дерзостно, непослушно, совершенно противу дисциплины. Я просиль взять их всех под караул и держать в распоряжении…
— Держат, господин есаул, еще как держат! — проговорил Банзаров. — На воде и хлебе-с. В оковах.
— Они сам заслужиль столь суровое наказание. Видите ль, господин Банзаров… Поначалю я быль ошень доволен бурятовыми подростками, которые без ропота шли вперед, еще друг друга понуждая к работе…
Банзаров отметил про себя: «Вот уж истинно пустобрех! Экий реверанс в сторону бедных подростков!»
— И что же дальше? Подростки вдруг пересталь радеть на работе, жаловались на холод, на то, что одежда и обувь изнашиваются.
Банзарову вспомнилось, во что одевался и обувался он сам, когда жил в Ичетуе. Штаны и рубаха из скотских шкур. Унты латаны-перелатаны. Бедные мальчишки!
Гюне бесстрастно рассказывал:
— Утром все подростки Сортолова и Атаганова польков совершенно взбунтовались. Я увещеваль их, но напрасно. Ни приказы мои, ни угрозы не действовали и, вместо выступа на работу, они собирались уйти по домам. Тогда я приказаль уряднику взять пальку и гнать непокорных ударами, но тот урядник в дерзких восклицаниях отвечаль мне отказом. А ведь урядник знает воинскую дисциплину. И что же он показаль перед полудикими мальчишками?
