Унтовое войско - [224]

Джигмит вспомнил… Давным-давно… Вот здесь клубились серые фонтанчики на дороге, по земле катился легкий гул от копыт мчавшихся коней… Это туруши[58] с товарищами ехали к жениху-пятидесятнику.

Помнится, что тогда… от костра отделились четыре молодых казака. Самых сильных. Самых ловких. Схватят ли они за повод коня туруши? Остановят ли они его бешеный бег? Если остановят — честь и слава жениху! Если прорвется туруша мимо казаков, конь его перескочит костер, разогнав хоровод, — честь и слава туруше!

В глазах Джигмита — видения давнишних дней. Мечущиеся кони… Мечущиеся языки огня… Крики… Трепетно-щемящая песня… Стук многочисленных колес по затвердевшей от первых морозов степи… Едет свадьба! Едет свадьба с Цырегмой!

Он ласково погладил по шее застоявшегося коня, привстал на стременах. Желтый погон, поймав солнечный лучик, сверкнул пронзительным огоньком.

Джигмиту вдруг захотелось, как тому туруше, влететь в улус на разгоряченном коне.

Возле этапного амбара, куда определялись на ночевку конвоируемые арестанты из проходящих колодничьих партий или запирался на отсидку какой-нибудь нарин-кундуйский буян, — толпа ребятишек, стариков и старух.

Ранжуров осадил коня. «Уж не Очирку ли словили?» — тревожная догадка пронеслась в голове. Кинул поводья одному из казачат:

— Проведи коня…

Здороваясь со стариками, торопливо пошел к открытым настежь воротам амбара. Затлянул и… оторопел. Вместо привычных глазу серых арестантских халатов, бритых лбов., на лавках и нарах сидели… нарин-кук-дуйские казаки. «Уж не сход ли какой?» Но казаки не при форме, в домашней одежде — кто в чем. У подслеповатого оконца за низеньким столиком сидел полицейский чин. В руках его толстая книга. Он читал книгу, казаки слушали. Синие струйки табачного дыма тянулись отовсюду, сбивались у потолка в тягучую, медленно колыхавшуюся занавесь.

От притолоки шагнул к Ранжурову пятидесятник Санжи Чагдуров.

— Со счастливым прибытием, ваше благородие!

— Благодарствую. Что у вас тут — не пойму?

Чагдуров невесело усмехнулся, покачал головой.

— Сами казаки ничего понять не могут. Третий день собирают нас тут, в амбаре. Читает полиция про то, какие есть русские законы и что нам, бурятам, приказано знать и помнить.

Передовой всадник свадебного поезда, посланец невесты. Что за полиция? Откуда? Зачем?

Чагдуров пожал плечами.

— Приехала в Шарагол целая команда с исправником. Слухи такие… ищут Цыцикова.

— Нашли?

— Пока нет. Не слыхать. Нашли бы — сказали.

Ранжуров облегченно вздохнул.

— Почему овес не косите? — спросил он пятидесятника. — Полковник Куканов мне строго наказал взыскать с вас. Зерно сыплется. Видел я в поле. Перестойное. Смотри, Санжи! Овес не засыплешь — разжалуют…

— А я что? — начал оправдываться пятидесятник. — Полиция не пускает казаков в поле. Что я могу поделать? В Киже вот так же была полиция. Но там казаки откупились. Собрали по три гривенника со двора, отдали полицейскому, тот забрал законы с собой, сел в телегу и уехал. А наши казаки не хотят платить. «Нам, — говорят, — лучше в амбаре дремать, чем надрывать животы на войсковом овсе». А полицейский нам попался упрямый. Бормочет себе под нос. Еще первую книгу не пробормотал всю, а у него еще три таких в запасе. В самый раз… не иначе до снега читать ему хватит. Придется откупаться, а то замучает нас этими законами. Может, хватит ему гривенника со двора? А? Как думаете, ваше благородие? По гривеннику-то, может, и сговорились бы. А?

Ранжуров, не слушая Чагдурова, шагнул за порог.

— Здравствуйте, казаки!

Нестройный, в разноголосицу ответ:

— Сайн! Мэндэ!

— Здравия желаем, ваше благородие!

Ранжуров подошел к полицейскому. Тот поднялся с табурета, увидев казачьего офицера. Это был приземистый, плотный мужчина, с угреватой кожей лица, коротким и жестким ежиком волос.

— Старший полицейский, — представился тот. — Нахожусь при исполнении служебных обязанностей.

Ранжуров пояснил, кто он, и спросил, что это за чтение законов, кто разрешил и нельзя ли чтение закончить сегодня же.

— Я получил от своего высшего начальства приказ познакомить казаков Нарин-Кундуя с законами страны, — ответил полицейский. — Мне велено прочесть им указы, кои должен знать каждый истинный патриот России.

Ранжурова передернуло от спокойно-нагловатого гона полицейского.

— Что за польза от такого чтения, когда казаки более половины слов не понимают и силятся не вас понять, а только бы не уснуть? Неуважение к своду законов… — начал было полицейский, но хорунжий перебил его:

— Есть приказ полковника Куканова всех казаков отрядить на уборку войскового овса. Властью, данной мне его высокоблагородием, я распускаю казаков! Пусть готовы будут с рассветом выехать в поле.

— Я буду жаловаться, — густо покраснев, заявил полицейский.

— Извольте.

Нарин-кундуйцы с шумом повалили к выходу.

Выйдя из этапного амбара, Ранжуров поискал глазами, где его лошадь.

— Эй! — крикнул он. — Где там?..

Ему подвели коня. Он занес ногу, пытаясь попасть носком сапога в стремя. Оглянулся, словно от толчка. Перебегая дорогу, к нему спешила женщина. Он увидел испуганно-радостные глаза и, хотя все эти дни ждал встречи с женой и не раз память воскрешала ему ее лицо, он не сразу узнал ее. Какая-то тревога пометила ее лицо. Она была бледнее, чем всегда. И еще ему показалось, что она стала старше той Цырегмы, которую он знал.