Унтовое войско - [194]

Приезжал Ситников за очередной колодничьей партией. Расспрашивая нерчинского сотника, какой оборот приняло венчание, задуманное им самим частью по легкомыслию, а частью по пьяной обиде на Лапаногова, он хохотал до слез, до коликов в груди:

— Ну, эта Катерина, право, каверзница, замешана на уксусе! То ей старого не надо, давай молодого. То ей уже и молодого не надо. Какого же лешего ей изволите подать? Я к ней со всем пониманием и снисхождением… Сама же вешалась ему на шею, а теперь что? «Лишу себя жизни…» Уморила, уморила! Если она выиграет дело, скажи ей — пусть приезжает на Кару, такого женишка подберу… бритоголового! С тарантасом на цепях… С золотым самородком в животе… Ха-ха! Ха-ха! Экая злая Гарпия! Да я-то хорош гусь. Ни дать ни взять — свадебный генерал!

— Неудобства в сем деле много, Афанасий Петрович, — вставил Гантимуров.

— Да что вы, близко к сердцу… — отмахнулся Ситников. — Меня, право, упросили казаки мои… братья Алганаевы. «Вы, — говорят, — подсобите, ваше благородие, земляку нашему ожениться». — «Какому-такому земляку?» — «Да вестовому его благородия». Тут уж я смекнул: «Уж не вестовому ли из Нерчинской сотни?» Вот она, каша-то, и заварилась, Из ничего считай что.

— Он, вестовой-то мой, вроде как и не просил ни от кого подмоги, чтобы ожениться.

— Э-э, пустое, сотник! Ну, посуди сам. Моим-то казакам что из той свадьбы? Или их чем одарили жених с невестой? Не-ет. А мне что из той свадьбы? Ну что? Одна забава разве. Повеселились от души, нахохотались.

Ситникову были одни смешки, а Гантимурову приходилось отдуваться.

Был он на пасху в доме господина управителя заводов после обедни на поздравлении, куда пожаловали священник Симеон, земского суда заседатель Оринкин и пятидесятник. Были и из простых сословий люди… отставной казак Лапаногов и староста Неродов.

После того как священник и люди простого сословия ушли, господин заседатель подвел Гантимурова к Лапаногову и Неродову и сказал, что Неродов просит следствие вести в Кенонском селении, а не в Нерчинске, где много родственников-у свидетелей Кудеярова.

Медленно продвигалась колымага земского суда. Неродов и Лапаногов добились-таки, что заседание суда перенесли в Кенонское селение. Без лапаноговских ассигнаций тут не обошлось… А вдобавок еще открылось, что Оринкин, выборный от сибирских дворян, квартировал у родственников попа Симеона. Это уже вовсе козырь для Неродова и Лапаногова.

Взбудораженный и раздосадованный сотник Гантимуров надоумил Кудеярова написать прошение на имя самого царя. Засадили за глазированную бумагу сотенного писаря…

Кудеяров отправился с прошением в суд.

В присутственной комнате уголовного суда по всем стенам стояли шкафы, висели портреты государя, часы в дубовом футляре. Большой стол покрыт красным сукном. Ручки председательского кресла позолочены.

Кудеяров подал прошение подканцеляристу — благообразного вида молодцу, похоже, что из великовозрастных гимназистов. Тот прочитал, поглядел снизу вверх, надул губы, начал подкапываться:

— Прошению ход датъ не можем. Написано не по форме. В обращении к его императорскому величеству в иных словах заместо буквы «е» стоит «ъ». Это в словах «державнейший», «всепресветлейший». И пропущены три целых речения: «Великий самодержец всероссийский». А в вопросительном пункте вместо «и дабы» сказано «дабы». Без соблюдения таковых правил оное прошение ни почему принято быть не может. В нем даже нет ясности, о чем просят и на кого. И притом не означено, кто прошение сочинял вчерне и набело переписывал.

У Кудеярова подкатило к горлу…

От глухой стены комнаты подковылял заседатель Оринкин, усатый брюнет, с гладкими, причесанными к губам бакенбардами.

— А что, служивый, не по делу ли жены своей? — спросил он.

Кудеяров сказал.

— И то я вижу, что ты по делу жены. Узнал я тебя, — проговорил заседатель. — Я в здешнем суде веду сие дело. Звать меня Оринкин Иван Фомич.

Кудеяров смущенно топтался у стола, не представляя как ему быть: подавать прошение или нет?

— Бывая в присутственном месте, не стучи сильно сапогами, — продолжал Оринкин. — Экий ты неловкий!

— Виноват, ваше скородие!

— Скажи сотенному: не надо-де отписывать государю императору. То, что Неродов оподозрил в родстве кое-кого, не страшно. Наслышаны мы, что окружной начальник получил от гражданского губернатора предписание повелеть земскому суду незамедлительно отобрать от Неродова падчерицу его и передать тебе, как законному мужу. А еще вот что… Толкуй всем, что на Амур собрался селиться, без жены на Амур не берут. Там без бабы какая жизнь… Вот, мол, — я и женился, чтобы в переселенцы попасть. Его высокопревосходительство генерал Николай Николаич Муравьев жалует тех, кто женится и едет семьями на новые земли. Смекай-ка… Чтобы время-то промеж пальцев впустую не прошло, собирайся за женой в Выселки. Да возьми с собой для пущей надежи казака-сотоварища.

Глава седьмая

Судьба снова улыбнулась Муравьеву. Осенней меланхолии как не бывало!

С первыми морозами, едва лед сковал Ангару, генерал-губернатор получил письмо от великого князя и рескрипт от государя. Стало известно, что царь утвердил Айгуньский договор еще в июле. В июле же, через неделю, ушло письмо в Пекин с указанием о том, что договор обнародован «в известность пограничным людям». Вот тебе раз! Все утвердили, «обнародовали», а самому Муравьеву — ни слова, ни полслова. Опять какие-то интриги министерства иностранных дел. «Потешились, сколько могли, — думал Муравьев. — Вечно же им отмалчиваться невозможно».