Унтовое войско - [193]

Катерина жила не то во сне, не то при болезненном воображении. То смеялась без видимой причины, называла мужа Иваном-царевичем, то вдруг умолкала на весь день, ходила, как неприкаянная, всякое дело валилось из ее рук.

Яким Степанович дома бывал редко, с падчерицей и зятем ни о чем важном не объяснялся, молча носил в себе свое иномыслие, но жена его видела и понимала, что Яким обескуражен и надломлен, по утрам он даже забывал перекрестить рот.

В день отъезда Кудеярова из Выселок хозяин как-то переменился, он улыбался про себя, стал ласков с зятем, пожелал благословить молодых образом божьей матери и ту икону отдал Кудеярову.

Неожиданно для Ивана было объявлено, что жена его остается в Выселках: надо-де докончить начатую вышивку бисером и шелками и вычинить все белье. Иван согласился. Катерина провожала его до крайних изб. Обоим было тяжело, неловко, какие-то неясные предчувствия томили их. Иван наклонился с седла, поцеловал ее в холодные сухие губы. Она стояла неподвижно, глядела на застывшие в небе облака, на потухающую зарю, пока тени от лошади и всадника не наползли на алую ленту неба. В поле будто потемнело и похолодало.

— Матерь божья, заступница великодушная! — прошептала Катерина. — Вразуми меня, укажи путь истинный и праведный. Выслушай исповедь моего сердца. Они обманули меня, сироту. Сказали, что обвенчают с офицером… Грозились меня в тюрьму посадить… в одну клетку со злодеями… Они надсмеялись и надо мною, и над моим мужем. Я могла бы полюбить Ивана, если бы они не помешали моей любви, не растоптали ее, не сорвали ее зеленые лепестки. Матерь божья! Владычица! Изболелось мое сердце. Не оставь меня, сироту, в безведении, безволии, бессилии, скажи, что мне делать, откуда брать силы для жизни? Вычуры мои всем надоели… Сие я вижу.

Наступила осень, а Муравьев все еще находился в мучительном ожидании ответа из Петербурга. Приходилось гадать: рассмотрен ли Айгуньский договор? Из далекой столицы поступали самые уклончивые и противоречивые ответы, доходили разные слухи и сплетни.

В письме азиатскому департаменту Николай Николаевич в отместку сочинил уйму «колкостей», чтобы вывести из равновесия столичных дипломатов.

В Петербург отъезжал генерал-майор Карсаков с бумагами Муравьева. Генерал-губернатор был удручен, болезнь его развивалась, а утешения не приходили ниоткуда.

Муравьев сидел в кресле у горящего камина, укрыв ноги пледом. Превозмогая боль в груди, он наставлял Карсакова:

— Погляди хорошенько на министра. И если попрежнему он намерен препятствовать развитию на Амуре русской силы, а в особенности хитрить со мной и вместо полного доверия тешить пустыми фразами, а царю говорить, что я вредный правитель, то мне, конечно, оставаться здесь нельзя.

— Ваше высокопревос-дит-ство!

— Погоди. Выслушай мою рацею. Разве так благодарят за приобретение Амура? Разве так заботятся о крайнем Востоке нашем?

— Не расстраивайтесь, Николай Николаич, общество вполне оценивает ваши заслуги.

Муравьев досадливо поморщился:

— A-а… что мне общество? Мне надо, чтобы все распоряжения послам и консулам в Пекин шли через меня. А они видишь как…

Муравьев скинул плед, поднялся.

— Я в разлуке с семейством… может быть, на целый год. Сам знаешь, Михаил Семенович, я в Иркутске положительно один. Есть только подчиненные. А так… нет никого. Бывает, что езжу в гости, где слушаю всякий вздор, но больше сижу дома, занимаюсь очень много — в этом мое спасение.

Карсаков, не смея перебивать, подавленно слушал.

— Душевной отрады нет ни с кем, а сильные ощущения бывают только неприятные. Даже письма жены всегда скучные. Честолюбие мое в таком положении, что я для него не пожертвовал бы и чашкой чая.

Кудеяров хотел пройти в калитку, но Яким Степанович, вертясь вьюном, загородил вход, просил в дом его не казать глаз и пообещал крикнуть мужиков, если непрошеный гость войдет в азарт. Что было делать Ивану?

Случайно попался ему проезжий урядник, и Кудеяров попросил его сходить в избу старосты и позвать на улицу Катерину, его жену. Урядник сходил, долго не задержался там, а сказал ему, что жена его извольничалась, не желает жить с ним, несет какой-то вздор невнятный, может быть, больна головою.

— Как же мне быть? Что я скажу сотенному командиру?

Зайди на почтовый станец, — посоветовал урядник. — Там проездом заседатель земского суда Оринкин. Проси у него, чтоб помог тебе законом. Ты сходи, обскажи, что венчанная по закону жена играет назад…

Кудеяров отыскал земского заседателя, тот велел позвать Катерину, а самому Кудеярову приказал остаться на улице.

Катерина, зло сверкнув глазами и презрительно хмыкнув, заявила: «Если отдадут за унтового казака, лишу себя жизни».

Заседатель торопился уезжать, лошади уже были поданы, он не захотел ни во что вникать, а только посоветовал Кудеярову обратиться к начальству.

Сотник Гантимуров уже не раз пожалел, что с пьяных глаз присоветовал Катерине избрать себе сердечным другом своего вестового Кудеярова.

Дело о венчании казака Кудеярова с крестьянской девкой Чуркиной, начав обрастать бумагами в земском суде, вот-вот должно было укочевать в окружной суд, а там, глядишь, дойдет и до губернского. «Ай, князь! Ай, князь! — сокрушался Гантимуров. — И дернул же тебя черт влезть в эту историйку!»