Унижение - [17]

Тут Пиджин наконец остановилась. Ей потребовалось около получаса, чтобы передать ему весь разговор. За это время он не проронил ни слова, не шевельнулся, не остановил ее, хотя несколько раз ему очень хотелось сказать, что с него хватит. Но по большому счету останавливать ее было не в его интересах. В его интересах узнать все, даже если это все включает фразу «я пока не готова утверждать, что новое положение вещей будет устраивать меня всегда».

— Ну вот и все, — сказала Пиджин. — Не слово в слово, но близко к тексту. Это практически все, что было сказано.

— Вышло лучше или хуже, чем ты ожидала? — спросил он.

— Много лучше. Я очень волновалась, когда ехала на эту встречу.

— И, кажется, напрасно. Ты держалась отлично.

— И когда ехала обратно, тоже волновалась: как расскажу тебе. И понимала, что кое-что тебе точно не понравится.

— И опять не стоило волноваться.

— Правда? Надеюсь, мой рассказ не восстановил тебя против моей матери?

— Она здравомыслящая женщина. И потом, она твоя мать и сказала то, что и должна была сказать. Я понимаю ее и… — он усмехнулся, — кое в чем с ней согласен.

Пиджин, слегка покраснев, тихо спросила:

— Надеюсь, на меня ты тоже не обиделся?

— Я просто восхищен тобой, — сказал он. — Ты ни от чего не увиливала — ни с ней, ни со мной.

— Правда? Ты не уязвлен?

— Нет.

Разумеется, он был уязвлен и зол. Он сидел спокойно и слушал внимательно, как слушал всю жизнь, на сцене и вне сцены. Но его поразило хладнокровие, с каким Кэрол описала процесс старения и опасность, которой он подвергает ее дочь. Как бы спокойно он ни старался держаться, его задело это «ненормально и неестественно». Какая гадость, честное слово! Ладно бы еще Пиджин было двадцать два и разница между ними составляла сорок лет, но откуда такое вот собственническое отношение к сорокалетней женщине с весьма богатым и необычным сексуальным опытом? И почему, черт побери, эту сорокалетнюю женщину так волнует мнение ее родителей? Другие были бы счастливы, что она с ним, думал он, хотя бы из корыстных соображений. В конце концов, он не последний человек, и с деньгами, готов заботиться о ней. И она тоже не молодеет. У нее роман с мужчиной, кое-чего достигшим в жизни, что в этом плохого? Так нет, их основной посыл: не вздумай стать нянькой этому старому сумасшедшему.

Однако, раз уже Пиджин, кажется, не разделяла мнения Кэрол на его счет, Саймон счел за лучшее умолчать об этом, как и обо всем остальном, что ему не нравится. Что толку клеймить ее мать за попытки уколоть его? Лучше принять их с иронической усмешкой. Даже если бы Пиджин смотрела на него глазами своей матери, с этим все равно ничего нельзя было бы поделать. И когда «новое положение вещей» перестанет ее устраивать, его ничто не спасет.

— Ты мне удивительно подходишь, — сказала ему Пиджин. — Просто то, что доктор прописал.

— А ты — мне, — сказал он и на этом остановился. Решил не добавлять: «А что касается твоих родителей, мне очень жаль, но я не могу сообразовывать свою жизнь с их чувствами. Откровенно говоря, их чувства не настолько важны для меня. Более того, по-моему, на данном этапе твоей жизни они не должны быть так уж важны и для тебя». Нет, он не стал развивать эту тему, не попытался защититься от нападок ее семьи. Он будет просто терпеливо молчать и надеяться, что мнение семьи отойдет на задний план само собой.

Весь следующий день Пиджин обдирала старые обои в своем кабинете. Много лет назад их выбирала Виктория, Экслеру было все равно, какие они. Пиджин видеть их не могла и спросила, нельзя ли поменять. Он ответил, что это ее комната и она может менять в ней что захочет, так же как в спальне наверху и смежной с ней ванной, да и во всех остальных комнатах тоже. Он хотел нанять маляра, но она настояла на том, чтобы самолично содрать обои и покрасить стены, сделав кабинет совершенно своим. У Пиджин дома имелись все необходимые инструменты, и она привезла их с собой, чтобы приступить к работе в воскресенье, на следующий день после встречи в Нью-Йорке с матерью, поставившей под сомнение нормальность ее связи. Саймон, должно быть, раз десять наведывался посмотреть, как Пиджин работает, и всякий раз выходил из кабинета с утешительной мыслью: она бы не проявляла такого рвения, если бы Кэрол убедила ее порвать с ним; не стала бы обустраивать жилище, если бы не решила остаться надолго.

Вечером Пиджин уехала домой: у нее на следующее утро были назначены ранние занятия в колледже. Когда в воскресенье около десяти вечера зазвонил телефон, Экслер подумал, что это она — звонит сказать, что благополучно добралась. Но это была обманутая деканша: «Имейте в виду, мистер Знаменитость, она соблазнительная, наглая, совершенно холодная, безжалостная и абсолютно безнравственная». И повесила трубку.

* * *

Утром Экслер поехал в автосервис. Он оставил там машину, а механик отвез его домой на своем пикапе. Вернуть машину обещали в конце дня, когда закончат ремонт. Около полудня, выйдя на кухню приготовить себе сэндвич, Экслер бросил взгляд в окно и увидел, что кто-то стремительно пробежал по лужайке и скрылся за сараем. Это был человек, не опоссум. Экслер отошел от кухонного окна и подождал, не появится ли второй человек, третий, четвертый. По округе в последние месяцы прокатилась волна грабежей. Грабили в основном пустовавшие в будние дни дома, куда владельцы приезжали на выходные, и он подумал, что грабителей могло привлечь отсутствие автомобиля под навесом. Вероятно, его дом решили обчистить среди бела дня. Он быстро поднялся на чердак, достал ружье и зарядил его. Потом вернулся в кухню, чтобы наблюдать в окно за незваными гостями. В ста ярдах к северу, на дороге, перпендикулярной той, что вела к его дому, стояла машина, но она была слишком далеко, чтобы он мог разобрать, сидит в ней кто-нибудь или нет. Странно было видеть там автомобиль: с одной стороны от дороги поднимался густо заросший лесом склон, с другой до самого сарая Экслера простиралось поле. Тот, кто прятался за сараем, вдруг выскочил, пробежал вдоль его стены и метнулся к дому. В окно кухни Экслер увидел, что это женщина — высокая, стройная блондинка в темно-синей лыжной куртке и джинсах. Теперь она заглядывала в окно гостиной. Он все еще не знал, одна ли она, и на мгновение застыл с ружьем в руках. Она стала переходить от одного окна к другому, задерживаясь у каждого ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы рассмотреть комнату за стеклом. Экслер тихо вышел из дома через заднюю дверь и незаметно подкрался к женщине. Он теперь стоял футах в десяти от южной стены, через одно из окон которой она рассматривала его гостиную.