Умри, Денис, или Неугодный собеседник императрицы - [59]

Дальновидный Никита Иванович, конечно, отговаривал Екатерину, уверяя, что отъезд ее будет бедственным «в рассуждении целости всей Империи», но ничуть не забывая о целях собственных, а в письме к брату честил всех, кто не поддерживает его или поддерживает худо: «окликанных дураков Разумовского и Голицына», просто «дурака Вяземского», «скаредного Чернышева». Особо приглядывался опытный дипломат к новоприезжему Потемкину и еще не прогнанному Васильчикову: «Ея Величество… весьма против меня подкрепляема была новым нашим фаворитом. Старый с презрительною индифферентностию все слушал, ничего не говорил, и извинялся, что он не очень здоров, худо спал и для того никаких идей не имеет».

Как видим, не имеющий идей Васильчиков действительно нуждался в замене.

Наконец Никита Иванович выбрал момент для удара: «…я решился на следующий поступок. После обеда взял нового фаворита особенно и, облича дерзость его мыслей, которой ни лета, ни практика ему не могут дозволить, и повторя резоны, мною сказанные, угрожающие разрушением Империи, объявил ему, что на отвращение сего я сам решился ехать против Пугачева или ответствовать за тебя, мой любезный друг, что ты при всей своей дряхлости возьмешь на себя спасать отечество, хотя бы то надобно было тебя на носилках нести…»

И дряхлость и носилки были всего лишь риторическими фигурами: пятидесятитрехлетний Петр немедля отвечал брату в выражениях, приличных случаю: «Падите к ногам моей Августейшей Государыни, омойте их вместо меня слезами», однако тут же самым деловым образом выдвинул восемь пунктов, один другого решительнее. Первый из них требовал «полной мочи и власти» не только над воинскими командами, но и над всеми городами и жителями областей, коих возмущение коснулось.

В ярости Екатерина писала Потемкину:

«Увидишь из приложенных при сем штук, что господин граф Панин из братца своего изволит делать властителя, с беспредельной властью, в лучшей части империи, то есть Московской, Нижегородской, Казанской и Оренбургской губернии, a sous entendus[24] есть и прочие. Что если я подпишу, то не токмо князь Волконский будет огорчен и смещен, но я сама ни малейше не сбережена, но пред всем светом — первого враля и мне персонального оскорбителя, побоясь Пугачева, выше всех смертных в империи хвалю и возвышаю. Вот вам книги в руки, изволь читать и признавай, что гордые затеи сих людей всех прочих выше».

Ярость была почти бессильной. Правда, кое-что у Паниных — главным образом благодаря потемкинской энергии — отторговали; Московскую губернию оставили под началом преданного государыне Волконского и все-таки призвали против Пугачева Суворова, что означало раздел власти, хоть он формально и подчинялся Петру Панину.

Так или иначе, Панины, казалось, переживали свой звездный час. Отставник вернулся в службу с явным повышением — не в чинах, но в положении.

«Дряхлый, немощный старик, — иронически комментировал недоброжелательный биограф братьев Паниных, — мгновенно исцелел и неизмеримо вырос в общественном мнении: он вызывался на высокую чреду спасителя отечества, когда ему грозила страшная опасность». Стоит припомнить титул, принятый Паниным в его воззваниях, чтоб судить о степени его власти в это время. Вот титул этот: «Войск Ея Императорского Величества, всемилостивейшей государыни моей, Екатерины Вторыя, императрицы и самодержавицы всероссийския, поспешающих со всех сторон на погубление изменника, государственного врага и возмутителя Емельки Пугачева, со всеми его злодейскими единомышленниками, верховный начальник, генерал и кавалер граф Панин, по данному мне от Ея Величества полномочию, силе и власти, объявляю…»

Однако сразиться с «Емелькою» Панину не пришлось: он не успел еще доехать до места, как полковник Михельсон разбил Пугачева и тот был пленен; да и Суворов добыл лишь сомнительную честь конвоировать обезвреженного вождя восставших (Пугачев — да, зверь-разбойник, но должность тюремщика все же не из почетных). Даже почести, полагающиеся спасителю отечества, достались Петру Ивановичу случаем, а могли и не достаться: его курьер, посланный в Петербург с вестью о победе, лишь немногим обскакал курьера Павла Потемкина, племянника нового фаворита, служившего начальником розыскной комиссии по пугачевскому мятежу.

Чуть-чуть было не сталось иначе; Панин бушевал, являя свой крутой нрав и грозя поручику своей армии, якобы виновному в задержке, повесить его рядом с Пугачевым (мир тесен, и поручиком этим был не кто иной, как молодой Гаврила Романович Державин).

Власть тем не менее еще сохранялась в руках Петра Панина, он оставался начальником вверенных его попечению губерний, но время шло, работая, как всегда, на Екатерину и на стремительно укрепляющегося Потемкина, пока в августе 1775 года «спасителя отечества» не уволили от дел. Екатерина, в очередной раз не изменив своему обычаю, обильно позолотила пилюлю для своего «персонального оскорбителя». Загодя до отставки, по приличному случаю наконец-то заключенного с Турцией Кучук-Кайнарджийского мира, были ему пожалованы: похвальная грамота, меч, украшенный алмазами, алмазные крест и звезда ордена святого апостола Андрея Первозванного и 60 тысяч рублей «на поправление экономии».