Состояние души.
Предисловие Юрия Давыдова (1985)
Во времена Лермонтова предисловий не читали. Он сам это отметил, добавив: а жаль. И упрямо пошел наперекор привычкам публики.
Читают ли нынче? Не знаю. Но если нет, самолюбие автора этого предисловия должно было бы страдать. Оно не страдает: любовь побеждает самолюбие. Любовь к книгам Ст. Рассадина.
Могут сказать: позвольте, в таком случае не приходится рассчитывать на беспристрастие. Могут сказать? Прекрасно! Стало быть, уже начали читать. Вот только бы не бросили.
Тощее беспристрастие, страдающее малокровием, шествует в академической тоге и на котурнах. Не каждому по плечу первое, а по ноге второе. Да и кто, собственно, и когда предал анафеме пристрастия вполне благопристойные?
Объясняясь в любви к женщине, ты, волнуясь и спеша, можешь быть косноязычен. Объясняясь в любви к литератору, ты, настроясь на серьезный лад, обязан быть внятен. Постараюсь.
После всего сказанного нет, пожалуй, необходимости выдавать самому себе аттестацию прилежного потребителя рассадинской печатной продукции. Его «Книги про читателя» и «Круга зрения»; его «Драматурга Пушкина» и «Спутников» — пяти эссе о поэтах Дельвиге, Языкове, Денисе Давыдове, Бенедиктове, Вяземском.
Еженедельно я высматриваю на полосах «Книжного обозрения» — нет ли чего новенького у… Тут я назвал бы двух-трех стихотворцев и полдюжины прозаиков, в том числе и Ст. Рассадина. Слышу язвительное: он же, голубчик, из критического цеха. Отвечаю: хотя все критики говорят прозой, не все критики пишут прозу. Рассадин пишет. И вот книга о Фонвизине… Впрочем, о ней-то и пойдет речь.
Итак, повествуя о сочинителе «Недоросля», Ст. Рассадин утверждает: «Писатель всю свою жизнь пишет автопортрет на фоне эпохи и мироздания, даже если такая задача ему и в голову не приходит».
Наблюдение верное. Но вот вопрос: а что же пишет писатель, пишущий о невымышленном писателе? Неужто тоже автопортрет?
Если да, хватайте его — фальшивомонетчик. Если нет, отмахнитесь от него — копиист. Зачем мне, спрашивается, копия? К тому же, и это вполне вероятно, выполненная неумелой кистью. В оны годы появился, скажем, роман о писателе Н. Н. Или монография. Издайте повторно — и шабаш. Ну хорошо, разные там архивные находки, уточняющие и дополняющие. Внесите в повторное издание — и баста.
Конечно, я сильно упрощаю. Не огрубляю (чем грубее, тем точнее), а именно упрощаю. Но суть такова. И вопрос не снят.
Однажды у Чернышевского спросили, почему он не ходатайствует о помиловании. Николай Гаврилович ответил: моя голова и голова шефа жандармов устроены по-разному; о чем же ходатайствовать?
Ответ многозначный, приложимый к очень разным обстоятельствам; вполне подходящий даже и к нашему разговору.
«Устроение» головы — вот причина несхожести настоящих книг на схожие сюжеты. «Устроение» придает им необщее выражение. Стало быть, штрихи автопортрета присутствуют. Непременно. Скажу вслед за Рассадиным: даже если сие и не приходит в голову пишущему. Сказав, уберу «если» — попросту не приходит. Вот так.
Тотчас, однако, стучится в дверь другой вопрос. Виноват Рассадин, сам привел за руку, утверждая, что автопортрет писателя возникает на фоне эпохи этого писателя. Как же быть с писателем одной эпохи, пишущим о писателе другой эпохи?
Вопрос этот глядит на меня исподлобья, хмуро глядит и требовательно. Куда деваться? Промолчишь — отпразднуешь труса. Выскажешься — жди выволочки. Есть, понимаете ли, критик, увлекающийся разбором исторической прозы. Произведения, основанные на документах, уничижительно зачисляет в разряд школьных пособий. Произведения не документальные — водворяет в хрустальное капище изящной словесности. Этого-то критика и побаиваюсь. Да уж больно за живое берет. Говорю напрямик: фантазии на исторические сюжеты красивы, как фигурное катание на экране цветного телевизора, — тешат мой глаз, но не тревожат мой ум. И потому радуюсь, искренне радуюсь — книгу Ст. Рассадина не возложат на алтарь изящной словесности.
Опять пристрастие? Разумеется. Но уже не к Рассадину, а к жанру. На мой вкус, он предполагает строгость. Не сухая ложка, дерущая рот, нет, отвес, необходимый каменщику. Не отсутствие воображения, а присутствие мысли. Суживаю возможности жанра? Плавание в узкостях, моряки знают, требует не меньшего, а может, и большего искусства, чем плавание в безбрежном океане.
Возвращаюсь… Да я, собственно, и не уходил. Не уходил от вопроса, как быть с автопортретом писателя одной эпохи, пишущего о писателе другой эпохи?
Подлинные художники — создают, все прочие — воссоздают. Снова радуюсь, ибо Ст. Рассадин из этих, из прочих. Но умельцу-реставратору «автопортрет» вроде бы без нужды? Обойдется? Ан нет, не получится. От «устроения» головы освобождает лишь гильотина. И потому воссозданное обретает не только такую-то или такую-то тональность, но и разные весовые категории достоверности. В первую очередь психологической, хотя и материальная тоже не пустяк.
В моем восприятии достоверность не синоним правдоподобия. Правдоподобие — гипсовый слепок. Достоверность — переменчивость взора, складки губ, мановения бровей. Достоверность не терпит фокусов полузнания. Отвергая капризы субъективности, эта суровая дама снисходительна к убеждениям индивидуальности.
