Умид. Сын литейщика - [4]

Но однажды пришел мясник и, швырнув ей деньги, увел буренку со двора. До сих пор сердце кровью обливается, когда Чотир-хола вспоминает, как ее буренка обернулась на нее и жалобно, с укором промычала: «Мм-у-у-у…» Старушка обессиленно опустилась на землю и запричитала, орошая ее горючими слезами…

* * *

В один из погожих дней Умид, истомившись в одиночестве, захлопнул прочитанную наконец книгу и решил выйти прогуляться. Наскоро соскоблил безопасной бритвой щетину с лица, надел шелковую с вышитым воротом украинскую рубашку, бежевые чесучовые брюки и подобранные специально к ним белые брезентовые туфли. Эта экипировка была приобретена им два года назад на деньги, заработанные в хлопкоуборочную страду, в те счастливые, веселые времена, когда их возили в подшефный колхоз собирать хлопок.

Умид не спешил. У него не было срочного дела, чтобы спешить. Вдоволь натрудившись, он теперь хотел просто бесцельно побродить по ташкентским улицам. Может, удастся зайти в институт, куда теперь он бог знает когда найдет время заглянуть. Закончив сельскохозяйственный институт, Умид думал, что распрощался с ним навсегда. А оказывается, нет. Его часто манит в прохладные и тихие в пору летних каникул коридоры. Хотелось зайти в ставшую уже родной аудиторию и посидеть на том самом месте, где сидел все эти пять с половиной лет, обратиться мысленно к минувшим годам: вспомнить, как жил прежде, до поступления в институт, как после долгих раздумий твердо решил подать заявление в сельскохозяйственный…

Общежитие рядом с институтом, через улицу. Конечно, и там он вряд ли найдет кого-нибудь из приятелей: скорее всего, успели все разъехаться. Тогда оттуда он поедет к Хатаму. Если застанет его дома, вечером они, может, сходят на озеро, возьмут на часок лодку покататься.

Колеса трамвая скрежетали, катясь по рельсам, постукивали на стыках. Умид стоял на задней площадке, читал новую брошюру о новых химикалиях для опыления хлопчатника. На остановках выходили и заходили люди. Умид время от времени мельком взглядывал в окно, чтобы не проехать свою остановку. Когда переворачивал страницу, его взгляд невзначай скользнул над краем брошюры и задержался на мгновенье на изящных белых туфельках с высокими каблучками, скользнул выше по стройным девичьим ногам. Встревожившееся ни с того ни с сего сердце забилось сильнее. Он не заметил, как закрыл брошюру, свернул ее в трубочку и стал мять ее в руках. Он отвернулся к окну, напустив на себя равнодушный вид и в то же время почему-то испытывая огромное счастье лишь оттого, что рядом, всего в трех шагах от него, стоит эта девушка, совсем-совсем незнакомая. Вот он смотрит сейчас на проносящиеся мимо машины, на снующих по тротуарам прохожих, на высокие белые и розовые дома, до половины скрытые густой зеленью деревьев, а видит ее, эту девушку, которая стоит, прислонившись к стенке, щурится от яркого солнца, улыбается чуть приметно, смотрит в окно и видит то же самое, что и он. И не обернись он сейчас к ней, наверно, такой ее и запомнит на всю жизнь. «Это она», — вдруг подумал он и заставил себя обернуться. Еще сильнее заметалось сердце, он даже ощутил тупую саднящую боль в груди. Хотя спроси у него кто-нибудь в данную минуту, кто это «она», он не смог бы конкретно ответить. Он сам не знал. Увидел ее впервые. Тем не менее свободного покроя платье из хонатласа, черная тяжелая цепь кос, уложенная на голове вкруг вышитой тюбетейки, маленькая, с маковку, родинка пониже левого уголка рта — все говорило ему о том, что это — она, что он ее когда-то видел, может быть давным-давно. Конечно, скорее всего, это ему кажется. И все-таки…

Девушка, наверно, почувствовала, что на нее смотрят, беспокойно переступила с ноги на ногу, горделиво выпрямилась и окинула его настороженным взглядом, словно говоря всем своим видом: «Да, это я, та самая девушка, о которой вы подумали. Ну и что же вы хотите этим сказать?..»

Умид улыбнулся и сделал шаг в ее сторону, обрадовавшись, что вспомнил наконец, где ее видел. Девушка отвела глаза, и щеки ее порозовели. Смутилась, будто тоже вспомнила тот нелепый случай, когда они «познакомились». Умид хотел напомнить, а она сама вспомнила…

С тех пор лет пять прошло. Зимой было дело. Эта девушка угодила снежком прямо Умиду в губы, едва он раскрыл рот, чтобы отпустить недостаточно скромный комплимент в адрес девушек, идущих впереди. И даже искры посыпались из глаз. Сквозь их мерцание он увидел побледневшее лицо девушки и широко раскрытые испуганные глаза. Он ощутил солоноватый привкус во рту. Но не подал виду, что ему больно. К тому же Хатам и другие ребята весело смеялись, и было бы нелепо выказывать свою обиду на девчонку. Он стал смеяться громче других, стараясь показать, что нисколечко не сердится на нее, что сам виноват — сам первый затеял эту игру в снежки с незнакомыми девушками, первый бросил снежок в их стайку и угодил ей в спину. Девушка тогда благодарно и мило улыбнулась ему. Она взяла подружек под руку, и они ускорили шаги, спешили куда-то: кажется, свернули к кинотеатру. Друзья посмеивались над Умидом. А ему все еще виделось бледное лицо девушки и ее испуганные глаза. И как она улыбнулась ему, уходя. Ему одному улыбнулась. И чем дольше он думал о ней, тем меньше жалел, что попал в нее снежком…